«Одежда — 187 долларов 45 центов».
Прочитав это, Пилкингтон испустил придушенный вскрик, такой истошный и полный боли, что пожилая дама на соседнем месте, угощавшаяся молоком из стакана, выронила его, тот разбился, и ей пришлось возмещать железнодорожной компании 35 центов убытка. И потому до самого конца путешествия она опасливо косилась на Пилкингтона, в трепете ожидая, что тот выкинет еще.
Происшествие это если не умиротворило Отиса, то хоть угомонило. Краснея, он снова внимательно прочитал цифры расходов. Почти каждая строчка, содержавшая очередной пункт, приводила его в ярость и недоумение. «Туфли — 213. 50», ладно, это еще понятно, но что за неведомое «Акад. Рел. — 105. 50»? Что такое «Подгонка — 15 долларов»? И что, во имя всего святого, означает пункт — «Каркасы»? На эту неведомую роскошь он щедро отпустил 94 доллара 50 центов. «Реквизит» встречался в списке не менее 17 раз. Какое бы ему ни уготовано будущее, в каком бы доме для бедняков ему ни суждено провести свои преклонные годы, реквизитом его обеспечили до конца дней.
Отис тускло поглядывал на пейзаж, мелькавший за окнами поезда. Пейзаж… ага, декорации! За декорации проставлена оплата дважды («Фридман, Сэмюел —… декорации — 3711 долларов» и «Юнитт и Вике» — декорации — 2120 долларов»). Отис испытывал все терзания проигравшегося в пух картежника. 32 859 долларов 68 центов! А вдобавок, пришлось еще выложить и чек на 10 тысяч долларов дяде Крису, как свою долю инвестиций для раскручивания Джилл в кино. Нет, это просто кошмар! Никакой разум не выдержит!
Способность мыслить, однако, вернулась к Пилкингтону почти тут же, потому что, вспомнив заверения Трэвиса, будто ни одна музыкальная постановка, кроме разве что самых шикарных кордебалетов в 90 девушек, никак не может обойтись дороже чем в 15 тысяч долларов, он задумался о Трэвисе, и думал о нем, даже когда поезд уже въехал на вокзал Пенсильвания.
С неделю после приезда удрученный финансист сидел затворником в своей комнате, дымя сигарами, глазея на японские гравюры и изо всех сил стараясь прогнать из мыслей «каркасы» и «реквизит». Потом почти материнское желание увидеть дитя своего ума ворохнулось сначала слабо, но постепенно все сильнее, и, наконец, ему уже нельзя было противиться. Приказав своему японскому слуге упаковать самое необходимое, Отис Пилкингтон доехал на такси до вокзала и отправился дневным поездом в Рочестер, где, насколько ему помнился маршрут гастролей, должны были сейчас играть «Розу Америки».
По пути он заглянул в свой клуб, чтобы обналичить чек, и первый, на кого он там наткнулся, был Фредди Рук.
— Господи, Боже! — воскликнул Отис— А ты-то чего тут околачиваешься?
Фредди тупо оторвался от газеты. Резкий конец профессиональной карьеры, можно бы сказать — дела жизни, оставили его ни с чем; и таким пустым казался ему мир в эту минуту, такими серо-тусклыми — все его так называемые соблазны, что, убивая время, он даже принялся за чтение «Национального Географического Журнала».
— Привет! — откликнулся он. — А что такое? С тем же успехом могу находиться и здесь. А? Что?
— Почему ты не на сцене?
— Меня выкинули! Перекроили мою роль в болвана шотландца! Сам понимаешь, не могу же я его играть.
Пилкингтон мученически застонал. Больше остальных персонажей в своей музыкальной фантазии он гордился лордом Финчли. Лорд был его любимцем. И вот его задушили, убили, вымарали! Для чего? Чтобы освободить место для неведомого шотландца.
— Он теперь называется «Маквастл из рода Маквастлов», — пасмурно поведал Фредди.
Маквастл из рода Маквастлов! Узнав эту сокрушительную новость, Пилкингтон чуть не отказался от поездки в Рочестер.
— Он выходит в первом акте в юбочке!
— В юбочке! На вечеринке у миссис Стайвесант ван Дайк!
— Нет больше никакой миссис Стайвесант, — добил его Фредди. — Ее переделали в жену короля маринадов.
— Короля маринадов!
— Да. Сказали, роль должна быть комедийной.
Если б страдания не вынудили Пилкингтона ухватиться для поддержки за спинку стула, он, несомненно, заломил бы руки.
— Да это же и есть комедийная роль! — возопил он. — Полная тонкой, изощренной сатиры на общество. В Ньюпорте все были от нее в восторге! Нет, это уж чересчур! Я заявлю самый решительный протест! Буду настаивать. Пусть эти роли сохранят так, как их написал я! Мне нужно немедленно ехать, не то я опоздаю на поезд. — Он приостановился у дверей. — А как прошел спектакль в Балтиморе?
— Паршиво! — буркнул Фредди и вернулся к «Национальному Географическому».
Потрясенный Пилкингтон поспешил к такси. Его прекраснейшую пьесу начисто загубили! И вдобавок, даже для своего мерзейшего коммерческого варианта успеха не добились. Подумать только! В Балтиморе спектакль прошел паршиво. А это дальнейшие расходы, новые колонки цифр с «каркасами» и «реквизитом»! Неверным шагом он вбежал на вокзал.
— Эй! — окликнул его таксист. Пилкингтон обернулся.
— С вас, мистер, 65 центов, уж, пожалуйста! Позабыли, что я не ваш личный шофер, да?
Пилкингтон отдал ему доллар. Деньги, без конца только деньги! Жизнь — нескончаемый круговорот платежей, платежей, платежей!
День, выбранный Пилкингтоном для посещения провинции, был вторник. Премьера «Розы» состоялась в Рочестере накануне вечером после недельного прогона в Атлантик Сити первоначального варианта и недели в Балтиморе, так сказать, второй инкарнации. Спектакли успеха не имели ни там, ни там; малочисленная публика в Рочестере тоже приняла шоу холодно, что окончательно ввергло труппу в уныние. Критики в Рочестере, как и в Балтиморе, дали благожелательные отклики. Но один из театральных девизов: «Рецензия в провинции — не рецензия».
Сомнительно, однако, что главным героям и хору битком набитые залы добавили бы веселости. Две недели без перерыва все работали как ломовые лошади и были изнурены вконец. Новым главным героям пришлось выучить роли ровно за половину обычного срока, а хор, убив больше месяца на отработку одних па и вскриков, был вынужден забыть их и репетировать абсолютно новые. С самого утра, после первого представления в Атлантик Сити, они вырвались из театра буквально на полчасика, наскоро перекусить.
Апатично стоя за кулисами, пока рабочие устанавливали декорацию второго акта, Джилл заметила, что к ней от служебного входа направляется Уолли.
— Мисс Маринер, я полагаю? — спросил он. — Надеюсь, вам уже сообщили, что вы в этом платье обворожительны? Весь Рочестер только про это и судачит. Поговаривают даже, что неплохо бы организовать экскурсионные поезда из Трои и Аттики.[52]
Джилл улыбнулась. В эти дни долгих напряженных репетиций Уолли действовал на нее как тоник. Его совершенно не затронуло общее уныние. Сам он объяснял это тем счастливым обстоятельством, что может посиживать и наблюдать, как пыхтят другие, хотя на самом деле, знала Джилл, работает он не меньше остальных. Работает круглосуточно, меняя эпизоды, добавляя реплики, оттачивая рифмы и при этом забалтывая главных героев, чьи нервы пошатнулись от бесконечных репетиций, а также удерживая в границах рвение Гобла. Жизнерадостность его подпитывалась силой духа, и Джилл ценила это. С начала штурма по переделке «Розы» она очень сблизилась с Уолли.
— Что-то публика вялая сегодня, — заметила Джилл. — Мне даже кажется, что половина зала спит.
— В Рочестере они всегда так. Привыкли маскировать подлинные чувства. Скрывают их под личиной. Но по остекленелым глазам можно понять, что на самом деле внутри у них все так и клокочет. Но подошел я, собственно, чтобы, во-первых, отдать вам это письмо…