Взяв конверт, Джилл взглянула на почерк (от дяди Криса) и положила его поверх пожарного ведерка — почитает позже.
— Его мне отдал человек в кассе, — заметил Уолли, — когда я заглянул выяснить, каков сегодня сбор. Сумма оказалась так мала, что он едва шептал.
— Боюсь, спектакль провалится.
— Ерунда! Мы прекрасно продвигаемся. Что подводит меня ко второму пункту моей речи. Я встретил в фойе беднягу Пилкингтона, и он сказал в точности то же самое, что и вы. Только пространнее.
— Значит, мистер Пилкингтон здесь?
— По-видимому, примчался дневным поездом, чтобы взглянуть на шоу. И со следующим же поездом уезжает обратно в Нью-Йорк. Вот интересно! Всякий раз, как я встречаю его, он вечно стрелой мчится на первый поезд в Нью-Йорк. Бедняга! Вы когда-нибудь совершали убийство? Если нет, не стоит и пробовать. Мне это не понравилось. Поговорив две минуты с Пилкинггоном, я проникся сочувствием к Макбету, ему тоже пришлось разговаривать с Банко. Пилкингтон чуть ли не рыдал и так жалобно описал мне, как музыкальную фантазию увлекают в темный переулок, а там зверски убивают, что меня чуть слеза не прошибла. Я почувствовал себя истинным злодеем.
— Бедненький! Мне тоже его жаль.
— И опять вы сказали то же, что и он, только более конкретно. Я утешал его как мог. Уговаривал, что все к лучшему, а он сунул мне листок доходов и заявил, что спектакль провалился не только творчески, но и коммерчески. И я ничего не мог возразить, только попросил его взглянуть на горизонт, где вскоре засияет солнце успеха. Другими словами, я заверил его, что мюзикл вот-вот воспрянет и вскоре у него руки занемеют от стрижки купонов. Сам он воспрять не желал ни в какую, и опять обругал меня за то, что я загубил пьесу. А кончил тем, что стал канючить, чтобы я купил его долю по дешевке.
— Но вы не купите?
— Ни за что! После фиаско в Лондоне я поклялся страшной клятвой, что больше никогда, ни за что в жизни не вложу ни цента в постановку. Я напуган. Но если Отису удастся заловить азартного человека с тысячей-другой свободных долларов, то человек этот наживет состояние. Наш мюзикл — золотые прииски.
Джилл взглянула на него с удивлением. Говори это кто другой, она бы приписала такую самоуверенность авторскому тщеславию. Но для Уолли это, конечно, не так. Он оценивал пьесу беспристрастно, и Джилл не могла понять, откуда у него такая вера, когда публики — четверть зала.
— Почему вы так думаете? Пока что у нас совсем плохие сборы.
— И в Сиракузах до конца недели, — кивнул Уолли, — будут плохие сборы. А почему? Ну, прежде всего, потому что спектакля еще нет. С какой же стати людям выкладывать денежки и смотреть генеральные репетиции неведомой пьесы? Половине героев пришлось выучить роли на ходу, они их только обкатывают. А девушки танцуют пока что очень неуверенно, боятся сбиться с нужных па. Словом, шоу еще не слепилось. Пока что это так, обрывки. А вот посмотрите на него через две недели! Я-то знаю! Я не говорю, что музыкальная комедия — такое уж высокое искусство, но и у нее есть свои тонкости. Вот поиграете подольше, узнаете все фортели. А пока что, поверьте мне на слово, когда актеры талантливы и есть два-три коронных номера, комедия обречена на успех. А у нас сейчас актеры прекрасные и все номера — хиты. Уверяю вас, как я пытался убедить и Пилкингтона, только он и слушать не хочет, — с этим мюзиклом полный порядок! Но, думаю, Пилкингтон сейчас, в вагоне для курящих, старается всучить проводнику свою долю вместо чаевых.
Отис в буквальном смысле этого не делал, а в переносном — как сказать. Мрачный и насупленный, подскакивая на неудобном сиденье, он ругал себя, зачем ему вообще понадобилось мчаться в Рочестер? Увидел он именно то, чего и ждал: изуродованную карикатуру на свое творение. Играют ее в полупустом театре, да и тот равнодушно зевает. Одно хорошо, мстительно думал он, вспоминая заверения Роланда Трэвиса о стоимости музыкальных постановок, — новые музыкальные номера, без сомнения, красивее тех, прежних.
А «Роза Америки» после вялого приема на утреннике в среду в среду же вечером упаковала вещички и двинулась в Сиракузы, где тоже провалилась. Еще две недели она странствовала из одного небольшого городка в другой, по всему штату Нью-Йорк: потерпела провал и в Коннектикуте, мотаясь там взад-вперед, точно побитый штормом корабль. И вдруг проницательные зрители Хартфорда устроили ей такой прием, что главные герои, уже обкатавшие свои роли, уставились друг на друга в полном обалдении. А уставший хор, забыв про всякую усталость, бисировал свои номера, да с таким блеском, что даже Джонсон Миллер ворчливо признал, что это, собственно говоря, неплохо. Конечно, хор никак не дотягивает до хоров его прежних дней, но все-таки играют прилично, вполне даже ничего.
Настроение у труппы подскочило. Герои и героини цвели счастливыми улыбками и убеждали всех, что всегда верили в этот мюзикл. Леди и джентльмены из ансамблей обсуждали вероятность целого года в Нью-Йорке. А жители Хартфорда сражались за билеты и, если не удавалось достать мест, стояли сзади.
Обо всем этом Отис Пилкингтон не ведал ни сном, ни духом. Свою долю в шоу он продал две недели назад за десять тысяч долларов юристу, действовавшему от имени неизвестного клиента, и был рад-радешенек, что спас хоть какие-то крохи.
Глава XVIII ДЖИЛЛ ПОЛУЧАЕТ УВЕДОМЛЕНИЕ
Всхлипнули на последней ноте скрипки, издал финальный стон фагот, меланхоличная личность на задворках оркестровой ямы, как раз под ложей миссис Уоддсли Пигрим, в чьи обязанности входило стучать по барабану в определенные моменты, изобразила на этом многострадальном инструменте финальную дробь и, отложив палочки, позволила своим мыслям устремиться к прохладительным напиткам. Мистер Зальцбург опустил дирижерскую палочку и, усевшись, отер лоб. Упал занавес после первого акта, и в театре «Готэм» разом обрушились оглушительные аплодисменты. Театр был забит от партера до галерки людьми, составляющими публику нью-йоркских премьер. Аплодисменты длились и длились, грохоча, словно волны прибоя о каменистый берег. Взмывал и падал занавес; взмывал и падал, снова и снова. Билетер, пробившись по центральному проходу, вручил мистеру Зальцбургу огромный букет роз, а тот передал его примадонне. Примадонна приняла цветы с ослепительной улыбкой, очаровательно сочетая в нем и скромность, и радостное изумление. Начавшие было ослабевать аплодисменты грянули с новой силой. Букет был роскошнейший, размерами чуть ли ни с самого Зальцбурга. Примадонне он обошелся утром почти в сотню долларов, но он того стоил, до последнего цента окупив затраты.
Вспыхнули люстры. Публика начала двигаться по проходам, чтобы размять ноги и обсудить в антракте спектакль. Бурлили разговоры. Композитор, не получивший заказа на вставной номер, растолковывал второму композитору, тоже не получившему заказа, откуда третий композитор, написавший этот самый номер, стянул мелодию. Два комедийных актера, временно пребывающие без ангажемента, сошлись во мнении, что примадонна, безусловно, прелесть, но, хотя они в жизни никого не осуждали, здесь все-таки вынуждены отметить, что становятся заметны следы прожитых лет. Драматические критики, рассредоточившись по двое — по трое в темных уголках, втолковывали друг другу, что «Роза Америки», конечно, всего лишь очередная поделка, но это уже переходит всякие границы.
Обычная же публика придерживалась мнения, что комедия сногсшибательная.
— Оти, милый, — проворковала миссис Уоддсли Пигрим, прислонясь пышным плечом к безупречно скроенному рукаву дяди Криса и переговариваясь через него с молодым Пилкингтоном. — Поздравляю тебя, дорогой! Это сплошной восторг! Уж и не припомню, когда так наслаждалась музыкальной комедией. А вы, майор Сэлби, как считаете? Правда, прелесть?
— Несомненно! — согласился этот дипломат, которому так прискучило зрелище, что стало уже все равно. — Поздравляю вас, мой мальчик!