— Оно хорошее. Отпил и Тони.
— Могло быть хуже. Напоминает бальзам Прайса. Полли поставила бокал.
— По-моему, вы молодец!
— Кто, я? — удивился, хотя и обрадовался Тони. — Почему?
— Мало кто веселился бы на вашем месте.
— То есть закусывая с вами?
— Ах, сами знаете! Очень трудно такое пережить.
— Ну, что вы! Эти две недели я ужасно счастлив.
— Счастливы?
— Я в своей стихии. Мои предки — парикмахеры, и в атмосфере лосьонов я просто обретаю мир. Голос крови, ничего не попишешь…
Полли пила вино мелкими, птичьими глотками. Лицо ее было задумчиво.
— Неужели вы во все это верите? — наконец спросила она.
— Конечно. А вы?
— Нет. Она просто напилась.
— Как интересно! Возьмите сандвич.
— Мало того, она сама признается, не выдержит.
— Да?
— Да.
— Почему вы так думаете? Она вам что-то говорила?
— Еще бы! Ее мучает совесть.
— Бедняга, — сказал Тони. — Глупое положение. Как будто уронил спичку в пороховой погреб.
Полли посмотрела на него через столик. Больше всего она любила тех, кто легко проигрывает.
— Да и всем нелегко, — сказала она. — Сэру Герберту, леди Лидии.
— Или Фредди. Бедный старый Фредди! Вот уж кому несладко.
— А Слингсби? Называть своего племянника «ваша милость»!
— Ничего не скажешь, беда. Даже думать о ней не хочется. Давайте лучше подумаем, куда нам сегодня пойти.
— А мы куда-нибудь пойдем?
— Естественно. В такой хороший день вы должны развлечься. Я человек деловой. Если работник развлекся, он будет лучше работать.
— Не надо меня портить, — сказала Полли. — Мне придется зарабатывать и потом, когда вы опять будете графом.
— Дался вам этот граф! Нет, я им не буду. Через сорок лет вы увидите меня здесь в халате и шапочке, с седыми усами. Так и слышу, как все говорят: «Смотрите-ка, настоящий добрый старый цирюльник! Не будем его обижать, сядем к нему».
— Через сорок лет вы будете графом с подагрой, который ворчит, что страна дошла до ручки.
— Вы думаете?
— Я знаю. Тони покивал.
— Что ж! Если, как сказал мистер Труффит, вы настаиваете, дело ваше. А я вот не думаю. Однако мы отклонились от темы. Куда мы сегодня идем? Точнее, куда мы сегодня едем? У нас ведь машина. На реку? В солнечный Сассекс? Только скажите.
Полли странно посмотрела в сторону.
— Не стоит мне никуда ездить, — тихо сказала она.
— Почему?
— Не знаю…
— Нет, Полли, почему?
Она взглянула ему в глаза, но губы ее дрожали.
— Что ж, слушайте. Когда я была маленькой, меня посылали летом на две недели к бабушке, в Коннектикут. Там был истинный рай. Но однажды я отказалась ехать. Понимаете, мне это слишком нравилось. Я знала, как будет плохо, когда все кончится.
Она снова отвела взгляд. Тони охнул и взял ее за руку.
— Полли, — сказал он. — Вы что, правда? О, Господи!
Он выпустил ее руку. Скрипнула дверь, и воздух Мотт-стрит коснулся его затылка, предупреждая о том, что они Уже не одни. Тони сердито обернулся. Сперва он подумал, что это Д. К. Мич, но оказалось, что это Слингсби.
Дворецкий был исключительно хорош в сюртуке и котелке, в которых посещал столицу. Он негромко пыхтел, поскольку прекрасная погода соблазнила его пройтись пешком от Арлингтон-стрит.
— Привет! — сказал Тони.
— Добрый день, милорд, — сказал Слингсби, глядя на него с той почтительной нежностью, с какой пастух глядит на потерянную овцу, которую особенно любил. Решение сэра Герберта пожить немного в Лондоне он искренне одобрил. После отъезда Тони ему пришлось много вынести, и он хотел излить душу своему сюзерену.
Увидев, что люди едят, он автоматически вошел в привычную роль — подошел к столу, молча взял бутылку и разлил вино, а потом встал у Тони за стулом.
— Ну-ну, дядя Тед! — сказал Тони. — Уж нам-то служить не надо.
— Я бы предпочел служить, милорд.
— Я не лорд. Я ваш племянник.
— Я бы предпочел рассматривать вас как лорда. Полли разрешила проблему с женским тактом.
— Мы уже поели, — сказала она, — во всяком случае, я. А вы?
— Я тоже, — сказал Тони.
Полли встала и начала убирать со стола, причем очень умело — собрала сразу весь мусор, от помощи Тони отказалась, быстро уставила поднос.
— Вы это все не унесете.
— Унесу. Спасибо.
— Очень тяжело.
— Я сильнее, чем вы думаете.
Она ушла в женский зал. Тони встал и закурил сигарету.
— Рад, что зашли, — сказал он. — Я слышал, все сейчас в Лондоне. Как там дома?
Дворецкий мрачно нахмурился.
— Одно скажу, милорд, — отвечал он. — Упадок и крах.
— Упадок?
— И крах, милорд.
— То есть, все плохо?
— Да, милорд.
— Что ж, ничего не поделаешь. — Тони снова сел к столу.
— Понимаете, дядюшка…
Слингсби заморгал.
— Понимаете, дядюшка, надо смотреть правде в глаза. Мы оба знаем, что я — не лорд Дройтвич.
Слингсби никогда не прерывал хозяев, но тут не удержался.
— Я этого не знаю, милорд. Я смотрю на Сида и вижу, что он, извините, из простых. Настоящий аристократ, быть может, станет есть рыбной вилкой закуску, но вымазывать хлебом соус!..
— Да он научится, дайте срок.
— С удовольствием, милорд. Десять лет без обжалования. Он продолжал бы, но дверь снова открылась, и вошла особа, при которой он этого делать не мог.
— Хо! — заметил он. — Явилась, а? Тебя-то мне и надо. Мамаша Прайс молча крякнула. Она очень изменилась с тех пор, как бродила в слезах по замку. Слезы были и теперь, но не пьяные, а, скажем так, духовные. Лучше всего определят ее слова «черный шелк и сокрушение».
Полли, встретившая ее, увидела, что корпулентный Слингсби уподобился туче.
— Не сердитесь на нее, пожалуйста! — попросила она. — Ей плохо.
Мамаша Прайс издала звук, соответствующий «Слушайте, слушайте!» Слова Тони о спичке и погребе были провидческими. Можно сказать и по-другому: ей казалось, что она проткнула пальцем плотину.
Дворецкий тем временем не сдался.
— А почему ей должно быть хорошо? — безжалостно спросил он.
Мамаша Прайс горестно всхлипнула.
— Я ничего такого не хотела!
— Конечно-конечно, — сказал Тони, подошел к ней и положил руку на пышное плечо.
— Вам виднее, милорд, — сказал суровый Слингсби. — Хотела или не хотела, но что она наделала? Я не привык, — горько прибавил он, — служить человеку, который предлагает за столом обследовать голову гостя и выяснить, почему тот лысеет.
Полли ахнула.
— Он так сделал?
— Да, мисс. И сказал сэру Грегори Пизмарчу, что скоро придется носить меховой парик.
— Меховой?
— Как говорится, тупэ, милорд, — пояснил дворецкий. Тони это понравилось.
— Надо записать. Хорошее слово. Скажу какому-нибудь клиенту.
Мамаша Прайс наконец дала волю слезам.
— Не огорчайтесь так, миссис Прайс! — взмолилась Полли.
— Что я наде-е-лала! — пропела несчастная.
— Сейчас скажу, — отвечал непреклонный Слингсби. — Ты выгнала его милость из родного замка и подкинула туда чудовище, которое сравнило с луковицей лорда Певенси.
— Старого Певенси? — обрадовался Тони.
— Да, милорд. В лицо. Его светлость, как обычно, был несколько властен, и Сид посоветовал ему вспомнить, что он — не единственная луковица в супе.
— Сколько лет я хотел ему это сказать! Слингсби посмотрел на Тони с упреком.
— Вы вправе, милорд, подходить к делу с некоторым юмором, но зрелище было не из легких. Я боялся, что его светлость хватит удар.
— Божемой-Божемой-Божемой-Божемой! — заголосила мамаша Прайс, поглядывая с упреком на Полли, которая оставила бутылку на столе, а теперь уносила.
— Не пей, дочка! Берегись! Сколько от него горя! Без Полли дворецкий почувствовал себя свободней.
— Эй! — сказал он. — Давай, говори! Что думаешь делать?
— Божемой-Божемой-Божемой!
— Хватит! Разоралась! Тони вмешался в беседу:
— Не надо, Слингсби. Сдержите себя.
— Милорд! — укоризненно вымолвил дворецкий. — Ну как, сестрица? Что будем делать?
— Голова кругом идет! Сама не знаю.
— Не знаешь? Что ж, я скажу. Признайся, что наврала.