— Он сделал ей там предложение?
— Нет, еще лучше. Он заметил, как она расчувствовалась, когда герой обнял героиню, и после фильма сам ее обнял.
— А поцеловал?
— Еще бы! Она чуть не растаяла. По крайней мере, мне так кажется. Он говорил короче — «поцеловал», и все. Но можно представить, что такое поцелуй Мича!
Мич вырос в сознании Полли; женщины любят решительных. «Ну и что, — подумала она, — если усы висят? Душа, вот в чем суть». И она сказала:
— Молодец!
— Именно, — согласился Тони. — Значит, вам больше нравится второй метод?
— Конечно.
— Вы уверены?
— Уверена.
— Прекрасно. Я думал, надо спросить.
И, не хуже Мича, он схватил ее в объятия, а там — поцеловал.
— О, Полли! — сказал Тони.
— О, Тони! — сказала Полли.
Казалось бы, просто, но они друг друга поняли. А если бы он понял не совсем, ее сияющие глаза довершили бы дело. Помазки, бутылочки, бритвы и объявления смотрели на них с неприязненной отрешенностью, намекая на то, что в этом салоне такого не случалось со времен Регентства.[72]
— Ты меня любишь? — спросил Тони.
— Конечно!
Немного успокоившись, он сел на край раковины и благоговейно посмотрел на Полли.
— Что за легкий тон? — сказал он. — Меня трудно любить. До сих пор этого не бывало. Вот любить тебя — легче легкого.
— Да?
— Да. Тебя каждый полюбит. У меня это заняло две секунды. Только ты выскочила из кустов, кинулась под машину — все! Сразу подумал: «На ней я и женюсь».
— Не может быть!
— Еще как может!
— Что же ты во мне увидел?
— Мне понравилось, как ты пролетела по воздуху.
— Не надо мне было терять сознание.
— Почему?
— Я бы почувствовала, что ты меня несешь на руках, а я очнулась только на диване.
— Сейчас наверстаем, — сказал Тони, поднял ее и понес по комнате.
— Тебе надо больше есть, — заметил он, ставя ее на пол.
— Зачем?
— Нельзя весить десять фунтов.
— Я вешу сто пять.[73]
— Чепуха!
— Нет, правда.
— Значит, я очень сильный.
— Ты замечательный. Только… о!
— Что такое?
— Все равно ничего не выйдет.
Тони огорченно смотрел на нее. Ему казалось, что такие слова недостойны лучшей из женщин.
— Не выйдет? Почему?
— Ты не можешь на мне жениться. Тебе надо жениться на девушке своего круга.
— Какого еще круга?
— Ну, ты же граф!
— Слушай, — сказал Тони, — если я — граф, ты будешь графиней.
— Не могу.
— Придется. Женский род от графа — графиня. Чему вас только учат?
— Как ты не понимаешь?
— Не будешь графиней, не буду графом. Первое условие. Полли на него посмотрела.
— Ты меня так любишь?
— Я? Тебя? Ты что, не слушала?
— О, Тони!
— О, Полли!
Соскользнув с раковины, он снова ее обнял так, что позавидовал бы Мич.
— Какие молодцы, наши крестные! — сказал он. — Тони и Полли… Поразительно! Идеальная пара. «Тони и Полли придут на уик-энд…», «Как, вы не знаете Тони и Полли?»
— Тони и Полли… — нежно повторила она.
— Просто соль и перец… Или Суон и Эдгар.[74]
— … или Аберкромби и Фитч…[75]
— … или Фортнем и Мейсон…[76]
Тони остановился. Дверь открылась, и пятый граф Дройтвичский вошел в салон, словно вернувшийся домой голубь.
Глава XVIII
«Сидеть в седле, — советует Британская энциклопедия в блистательной статье «Верховая езда», — надо как можно тверже. Того, кто сидит нетвердо, лошадь может сбросить при малейшем движении». Сид этой статьи не читал, но думал точно так же. Когда он вошел, стало ясно, что его недоверие к благородному созданию, лошади, вполне обоснованно. Шляпа была помята, костюм в грязи, сам он двигался с трудом. Словом, попытка уклониться от урока не была пустым капризом.
Тони огорченно посмотрел на него. Полли, хорошо относившаяся к своему недавнему хозяину, пожалела его еще сильнее. Ангел-служитель мгновенно проснулся в ней.[77]
— Мистер Прайс! — воскликнула она. — Сейчас принесу арники.
Сид остановил ее, махнув рукой, и не заметил с горя, что она неправильно его назвала.
— Не надо! — Лицо его перекосилось. — На то место, которое у меня болит, женщина не может ставить примочки.
Тони был мужчиной и помнил первые уроки верховой езды.
— Бедный вы, бедный! — сказал он. — Опять сбросила?
— А как же, — горько ответил Сид. — Ничего, я привык. Она меня еще и лягнула.
— Лягнула? — пискнула Полли.
— Три раза в одно и то же место. Очень меткая тварь. Если я сяду на стул, копыто отпечатается.
Полли предположила, что ему надо бросить этот спорт. И впрямь, он был не из тех, кто становится жокеем.
— Не беспокойтесь, бросил, — сказал Сид, снова перекосившись, так как он по рассеянности прислонился к креслу. — Больше я лошадей не увижу, разве что жареных.
Повисло молчание. Сиду, наверное, было нечего сказать; собеседники не хотели смущать его. Он снял шляпу, какое-то время смотрел в зеркало, потом взял щетку и причесался. Наконец он обернулся к Тони и сообщил:
— Надо поговорить.
— Просим, просим.
Сид опять заглянул в зеркало. Это его укрепило, поскольку он сразу перешел к делу:
— Что вы мне предлагали, а? Если я откажусь. Тысячу в год?
— Да, кажется.
Сид немного подумал, потом произнес:
— Ну, это мало.
— Так вы тогда и сказали.
— Но для начала — сойдет. Тони удивился.
— Я не совсем понимаю. Какого начала?
— Ну, если будем торговаться.
— О чем?
Сида явно раздражала такая тупость.
— О том, чтобы я сдался.
— Сдались?
— Да. Очень уж накладно. Тони тихо свистнул.
— Что ж это вы так, сразу?
— Нет, я долго думал. Лошади эти… Концерты… Лекции всякие… Ой, Господи! Хватит. Сторгуемся — и ладно, подавитесь вашим титулом.
Полли показалось, что она лишняя, и она спросила:
— Мне уйти?
— Конечно, нет, — ответил Тони.
— Вам надо поговорить…
— Мы и говорим. Я, во всяком случае, все объясню. Сид, старый кретин! Ответьте на один вопрос.
— Ладно, — сказал Сид, прочно усвоивший мрачную манеру.
— Скажите, как именно вы представляете себе графа? Сид ответил не сразу, видимо — искал слова.
— Ну-у… Я не знаю… Такой хлыщ… то есть тип… в общем, барин что надо.
— Образованный?
— А то!
— Любит музыку, всякие лекции, скачет на коне, танцует, блещет, предлагает тосты?
Сид обратился за поддержкой к рекламе лосьона.
— Да, — сказал он. — Так мне говорили.
— А вы и поверили!
— Тут поверишь! Тони засмеялся.
— Найдите такого графа, и я съем свою шляпу. Фетровую, с бурой ленточкой.
Сид уставился на него. Пелена еще не упала с его глаз, но уже сдвинулась.
— Это как?
— Девять графов из десяти, — со знанием дела сказал Тони, — не отличат Брамса от Ирвинга Берлина.[78] Семь никогда не были на лекции. Восемь с половиной не произнесут речь даже за деньги. По меньшей мере два не умеют ездить верхом.
Сид издал те звуки, какие издала бы рыба, если бы ее душили.
— Тогда, — спросил он, сразу схватывая суть, — чего они меня морочат?
— Чтобы вы сделали именно то, что собирались сейчас сделать.
Наступила тишина. Неприглядная истина проникала в сознание Сида. Когда он заговорил, голос у него был именно тот, который взывает из глубин.
— Ну, гады!
— Удивляюсь, — продолжал Тони, — что вы так долго терпели. Можно было сразу догадаться. Посмотрите на меня! Ходил я на лекции? А на концерты? Верхом ездил, ничего не скажу, но мне это нравится. Что-то вы, Сид, одурели.
Сид снова бросил на него подозрительный взгляд.
— Чего вы мне все это говорите?
— Прайсы, знаете ли, славятся честностью. Сид задрожал от гнева.
— Да? А вот эти Бессинджеры… Нет, таких гадов! Помочь они хотят, хо!
За недостатком слов он выкрикнул «Хо!» еще раз. Тони его убедил, хотя следующая фраза ему не понравилась.
— Вы уж их простите!
— Эт как?
— Они меня очень любят.
— А меня, собственного родственника! Это надо же!
72
77
78