Любовь (Якову). Иди! Нет слов, которые разбудили бы совесть этих людей, их мёртвую совесть…
Александр (гримасничая).
А Кассандра, обняв Александра, Под чинарой сосёт пеперменты…(Пётр протянул руки к отцу, желая что-то сказать, и тихо опускается на пол в обмороке.)
Иван (тревожно). Что с тобой? Что с ним?
Любовь (спокойно). Вы убьёте и этого мальчика…
Софья (в страхе). Да! Иван, да! И его — тоже…
Надежда (отцу). Это простой обморок, папа! Он бегал, ему нельзя бегать. Уйдите отсюда, вам нужно успокоиться!
Александр (берёт его под руку). Идём, отдохни!
Федосья. Вот — задавили ребёнка…
Иван. Подожди… Что он?
Яков. Уйди… прошу тебя!
Иван. Конечно — дом твой, и ты имеешь право гнать меня… Но дети мои, я тоже имею право…
Надежда. Ах, да иди же!
Александр. Ну, нервы же у всех здесь!
Федосья. Экая склока… экие несуразные…
(Иван, Надежда и Александр уходят.)
Иван (уходя). Бедный мальчик… Его гоняют за какими-то там…
Яков. Вот, Соня, видишь? Ребёнок и подлец…
Софья (поднимая Петра). Не говорите ничего, ради бога! Помоги мне, Люба… Вера, помоги же…
Федосья. На-ко вот… берегла всех пуще глаза…
Любовь. Таких детей надо держать в больницах, а подлецов в тюрьмах…
Вера (кричит). Не смей так говорить о папе! Он не ребёнок и не подлец! А вот ты — злая кошка!
Яков. Вера, голубушка моя…
Вера (горячо). Ты, дядя, тоже злой! Ты всю жизнь ничего не делал, только деньги проживал, а папа — он командовал людьми, и это очень трудно и опасно: вот, в него даже стреляли за это! Я знаю — вы говорите о нём дурно, — что он развратник и пьяница и всё, но вы его не любите, и это неправда, неправда! Развратники и пьяницы не могут управлять людьми, не могут, а папа — мог! Он управлял и ещё будет, — значит, он умный и хороший человек! Никто не позволил бы управлять собою дурному человеку…
Федосья (смеясь). И эта кукует — глядите-ка!
Пётр (поднимаясь на ноги). Вера, наш отец — дурной человек…
Вера (с большой силой). Ты — не понимаешь! Он — герой! Он рисковал жизнью, исполняя свой долг! А вы… что вы делаете? Какой долг исполняете? Вы все живёте неизвестно зачем и завидуете отцу, потому что он имеет власть над людьми, а вы ничего не имеете, ничего…
Федосья. Детки мои, детки!.. Охо-хо…
Занавес
Действие четвёртое
Комната Якова; он полулежит в кресле, ноги окутаны пледом. Федосья, с вязаньем в руках, сидит в глубине комнаты, на фоне ширмы. Иван, возбуждённый, ходит. В камине тлеют угли, на столе горит лампа. Говорят тихо. В соседней комнате у пианино стоит Любовь.
Иван. Это твоё последнее слово?
Яков. Да.
Иван (искренно). Изумительно жестокий человек ты, Яков! Это ты испортил мне жену, она была мягка, податлива…
Яков. Пощади себя! Ты стоишь на позиции унизительной!
Федосья. Вот когда так говорят, дружно, тихонько, так и слушать приятно голоса-то человеческие…
Иван. Не учи, я старше тебя…
Яков. Я сказал, что не могу считать тебя порядочным человеком, а ты просишь у меня денег!
Иван (почти искренно). Да, ты меня оскорбил, а я прошу у тебя денег! Да, ты был любовником моей жены, а я вот ползаю перед тобой! Не думай, что мне это весело, не думай, что я не хотел бы отомстить тебе, — о-о!
Яков. Да не говори же ты пошлостей!
Иван (с пафосом). Но ты болен — это защищает тебя! А я — нормальный, здоровый человек, и я — отец! Ты не понимаешь душу отца, как русский не может понять душу жида… то есть — наоборот, конечно! Отец — это святая роль, Яков! Отец — начало жизни, так сказать… Сам бог носит великое имя отца! Отец должен жертвовать для своих детей всем — самолюбием, честью, жизнью, и я — жертвую! Исполняя этот долг, я попираю моё самолюбие — иду в исправники… бывший полицеймейстер! Исполняя его, я слушаю оскорбления родного брата, и не я ли подставлял грудь мою пулям злодеев, исполняя великий долг мой!
Федосья. Этот уж закричал… не может потерпеть, у!.. Не глядела бы… (Встаёт и уходит.)
Яков. Забудь это… Пойми, несчастный человек, что ты погубил своих детей… Где Вера?
Иван. Её найдут! Она воротится, дрянь…
Яков. А Петя? Ты ему душу разбил!
Иван. Это болезненный мальчик, ему нужно лечиться! Его нужно отвести от вас — вот главное! Вы мне испортили его!
Яков (обессилев). Я не могу говорить… до твоей души ничего не доходит.
Иван (снова впадая в высокий стиль). Душа моя одета в панцирь правды, стрелы твоей
злобы не коснутся его, нет! Я — твёрд в защите моих прав отца, хранителя устоев жизни! Иван Коломийцев непоколебим, если дело идёт о его праве быть верным самому себе!