Он даже улыбнулся, этот шумоватый старик, с бородою отнюдь не короткой и не то чтобы седой, густою и подстриженной прямоугольником.
— Нет, мне девятнадцать, — уже громче, но не обиженно отозвалась Таня.
Тогда Лапин, кашлянув коротко, крикнул ей:
— Садитесь.
Таня поглядела на Голубинского, ища у него объяснения этому неожиданному командному крику, но Лапин вторично крикнул еще громче:
— Садитесь же! — и добавил тише: — Если вам девятнадцать лет, да, — то садитесь.
Таня тут же села на стул, а Лапин сказал Голубинскому:
— Займитесь ею, Аркадий Павлович. Займитесь, да… а я тут вот… подберу пока, что нам будет нужно.
И он начал так усердно шелестеть бумагами и перешвыривать их на широком столе, как будто и в самом деле был немилосердно занят.
Голубинский же склонил голову набок, склонил ее еще ниже, наконец уронил ее совсем, потом бодро подбросил и заговорил (так он всегда начинал говорить с кафедры, и это стало его привычкой):
— Вы сказали, что окончили химический техникум. Я вас не спрашиваю, где, какой именно; я вам верю, конечно… Вы сказали, что работали на газовом заводе, — хорошо, я вам верю и в этом… Но вы имеете ли понятие о том, что у нас за работа на коксовой станции?
— Нет… Представляю, но не совсем ясно.
— Вот видите. А у нас ведь работа трудная.
— Да, да-а. Да-аа… Трудная, да, — живо вмешался Лапин, не отрывая глаз от своих бумаг. — У нас трудная… Очень, да… И даже, да-аже нужна там большая физическая сила, фи-зи-чес-кая, да… А то до вас вот являлись к нам сюда, да… молодые люди, двое… Они, видите ли, и там работали, и там работали, и здесь работали, — во-об-ще-е про-яв-ляли большую резвость ног… Ног, да… Гм… Да, у вас есть какие-нибудь вообще-е физические силы, да? — сам себя перебил Лапин.
— Есть, — слегка улыбнулась Таня, но, ссутулившись, незаметно как-то для себя самой, поднялась со стула.
— А то ведь та-ам, там, на коксовой станции, надо… переставлять аппараты иногда, да, аппараты… А они ведь тяжелые, да… Вы что, — сели вы или еще стоите все?
— Села, — поспешила и ответить и сесть снова Таня.
— Займитесь ею, Аркадий Павлович, да, — кротко сказал Лапин.
Голубинский, разглядывавший Таню внимательным взглядом ученого, привыкшего делать точные выводы из своих наблюдений, заговорил снова, трижды роняя голову, прежде чем ее подбросить:
— Если поступите к нам лаборанткой, то, предупреждаю вас, там будут под вашим началом двое молодых людей, — так лет по тридцати, — и вам надо быть с ними построже. Это некто Черныш, — он то-оже как бы лаборант, но больше в его обязанности входит уборка помещения, и Студнев — механик… Так что вот вам с ними сразу надо взять начальственный тон, а то они вас и слушаться не будут, — и что же тогда будет твориться на станции?
Таня не понимала, говорит ли он серьезно, или шутит: лицо его хотя и было серьезно, но говорил он о каких-то, так ей казалось, пустяках… И, стараясь показаться вообще строгой, она нахмурилась и сказала громче, чем раньше:
— Я, конечно, посмотрю сначала, как там…
— Что-о?.. «Посмотрю»? Что это вы такое там посмотрите, да? — вдруг закричал снова Лапин. — Или, может быть, вы хотите посмотреть, ка-ак там можно будет работать? Да? Так я вас понял? Тогда-а-а… это ваше законное право, за-кон-нейшее, да… Самое законное. Да… Поговорите с ней, Аркадий Павлович.
И Голубинский мягко продолжал:
— Так вот, вы, разумеется, хотите посмотреть, что у нас за условия работы… Вот зайдите в лабораторию, посмотрите. Там у нас внизу коксоустановки, а вверху лаборатория, где под свою ответственность вы и должны будете принять все приборы. Зайдите и посмотрите свое будущее хозяйство.
Тане показалось, что теперь она непременно должна встать и заторопиться, и она встала и торопливо сказала:
— Так я пойду туда, посмотрю.
— Да, спросите на дворе, где коксостанция, вам ее покажут, — сказал Голубинский, подвигая к себе пачку бумаг, а Лапин, напротив, отодвинул какие-то подшитые тетради очень размашисто, закричав ей:
— Да, да, да-а. Вот, посмотрите пойдите… По-деловому, по-деловому, да, а не как-нибудь. Идите и смотрите, да… А потом договоримся о зарплате… А потом покажете нам ваши документы, да. Аттестаты и все знаки отличия… Вы не комсомолка, нет?
— Комсомолка.
Таня увидела, сказав это, как Лапин, точно удивясь очень, обратился к Голубинскому, даже протянув к нему руку:
— Ну, вот видите, Аркадий Павлович, о-на-а, она оказалась еще и комсомолка впридачу, да.
И Тане показалось, что теперь ей лучше всего выскочить в дверь. И она выскочила с гораздо большей ловкостью, чем вошла сюда.
Что она уже принята лаборанткой, в этом Таня не сомневалась и, дойдя до подвала, даже подумала, стоит ли ей заходить сюда. Но из любопытства все-таки зашла.
В лаборатории, как всегда и бесконечно в последнее время, Черныш и Студнев играли в шашки. Они обернулись к вошедшей, но приняли ее за студентку, которая ищет кого-нибудь из аспирантов и тут же уйдет, конечно, увидя, что лаборатория пуста. Они так понадеялись на это, что снова уткнулись в свою доску, потому что момент игры был очень решительный и острый и от одного только опрометчивого, поспешного хода Студнева зависела полная победа Черныша, и Черныш всячески, хотя и молчаливо, внушал ему именно этот опрометчивый ход. Но маленькая вошедшая подошла к ним вплотную и спросила, показав пальцем на шахматную доску:
— Это у вас, товарищи, какой же именно прибор?
Даже и не подумав в это время о Голубинском, она, незаметно для себя самой, взяла именно его интонацию голоса и подкинула голову, как он после третьей степени опускания, и оба шашечных игрока встали. Черныш спросил вежливо:
— Вам кого-нибудь нужно из научных работников или?..
— Мне нужно лаборанта Черныша, — очень уверенным тоном сказала Таня, и даже несколько небрежно это у нее вышло, так что Черныш ответил смущенно:
— Я хотя и не то чтобы лаборант, а…
— Но все-таки это вы — товарищ Черныш? Ну вот, хорошо… А товарищ Стульев здесь?
— Студнев, — поправил Черныш, — механик наш… Вот он.
Тогда Таня сказала важно:
— А я ваша новая лаборантка, — и протянула руку сначала Студневу, потом Чернышу.
Лаборатория понравилась Тане больше всего тем, что в ней никого, кроме этих двух, не было. Она, в середине между Студневым и Чернышом, обошла ее всю, разглядывая приборы, которые Черныш называл привычно правильно. Показывая ей в нижнем этаже подвала коксовую печь на пятьдесят килограммов угля, Черныш сказал почтительно:
— А эта вот печь… Леонид Михайлович наш поехал в Ленинград, так печь эта и осталась вроде сироты. А без него уж, конечно, никто ее у нас довести до дела не может, потому что он сам ее и клал по своим чертежам… Это все его личное устройство.
И еще несколько раз, показывая то и другое из приборов, упомянул Черныш Леонида Михайловича, почему и запомнилось Тане это сочетание имен.
Но она не спросила, кто именно был этот Леонид Михайлович, к тому же ей вдруг подумалось, что может случиться и так: переговорят без нее между собой эти двое профессоров и найдут ее неподходящей… И перед Чернышом, очень говорливым, и перед Студневым, совершенно молчаливым, ей стало стыдно, и она сказала невнятно:
— Ну, мне надо еще переговорить с профессором Лапиным! Пока! — и выбежала из подвала.
В кабинете Лапина, когда она вошла снова, сидел один только Голубинский. Он встретил ее двумя короткими словами:
— Ну как?
И Таня совсем не знала, что на эти два слова ответить, но он продолжал:
— Ставка у нас для лаборантов сто в месяц… Согласны?
Только тут Таня увидела, что она действительно взята на работу, и торопливо положила на заваленный бумагами стол еще и свои бумаги.