— Ну вот, изорвете. Зачем же это рвать… Знаете, я вам скажу, — это вполне правильно сделано… Вы это с какой-нибудь модели?
— С какой модели?.. Здесь делала, от скуки… Дайте же.
— Нет, не дам. На память делали?.. Странно… Между тем нет ошибок. Капитанский мостик — правильно. Иллюминаторы — вполне правильно. Палубы… А главное, главное, каким же образом вы мачты поставили с такой точностью?.. Из чего они? Из спичек?.. У вас не было под руками только ниток, чтобы протянуть ванты… Нет, знаете, это вы сделали с чисто китайской ловкостью по части таких вещей… Здорово!.. Вы, должно быть, работали раньше в мастерской игрушек?
— Нет, не работала…
— И никогда не имели дела с папье-маше?
— Нет, не имею понятия…
— А где же могли вы так изучить пароход?
— Как — где? На Черном море…
Таня теперь уже не тянулась, чтобы вырвать свое изделие из этих длинных и длиннопалых рук. Она убедилась, что инженер Слесарев не издевается над нею, что он бумажный пароходик ее рассматривает чрезвычайно внимательно, что у него по-настоящему удивленный вид.
Леня же, то приближая к себе, то отводя на вытянутую руку пароходик, припомнил вдруг Качку, Марка Самойловича, мечтавшего стать кораблестроителем, и спросил:
— У вас отец — корабельный инженер? Или старший брат?
— У меня нет отца… А брата никогда не было.
— Кто же у вас есть?
— Только мать.
— Чем она здесь занимается?
— Она не здесь, а в Крыму…
— Почему же все-таки вы, химичка, и вдруг — такой пароход?
— Просто я всегда любила пароходы… с раннего детства.
— Вот как? А лодки?
— Лодки гораздо меньше.
— Но все-таки… умеете грести и править?
— Ого! — сказала она, улыбнувшись слегка, так как теперь уже верила тому, что над ней не смеются.
— А плавать? Плавать умеете?
— О-го! — подбросила она голову.
— Так вы — молодчина, слушайте. Так мы с вами можем на Днепрострой катнуть, на лодке, под парусом, а? Идет?
— Идет, — ответила она просто и весело.
Этот высокий инженер и научный работник — может быть, будущий профессор по химико-технологическому институту — уже не приводил ее ни в недоумение, ни в негодование и не вгонял в краску стыда. Он и не обнимал ее за плечи, как это делали другие, как сделал в этом же подвале недавно его товарищ Близнюк. Установив, как того требовал опыт, мостик Уитстона, он продолжал разглядывать сооруженный ею пароходный мостик, и мачты, и палубы глазами знатока, пожимал плечами и бормотал:
— Нет, это поразительно!.. Совершенно безошибочно сработано.
Отобедавшие Черныш и Студнев застали их за беседой о предметах, которые должны будут проходиться в этом новом химико-технологическом институте; об устройстве доменных печей и быстроходных коксовых заводов; о том, как и отчего забуряются коксовые печи; о том, при скольких градусах плавится огнеупорный кирпич и как можно получить такую высокую температуру… Это была как бы целая лекция ревностного молодого профессора одному внимательному слушателю, напоминающая лекции по механике покойного Ярослава Ивановича. И, уходя, наконец, из лаборатории, Леня Слесарев сказал Тане Толмачевой как подлинному сотруднику в работе:
— Не мешает все-таки нам повторить этот эксперимент: может быть, окажутся несколько иные результаты.
Глава пятнадцатая
Леня знал уже от Шамова и других, что всего только несколькими днями раньше его приехал из Америки командировавшийся туда Коксостроем начальник коксового цеха инженер Донцов, который был только на два курса старше его по здешнему горному институту, а по возрасту был не свыше тридцати лет.
В этот же день вечером Леня был на докладе Донцова, который говорил о технике Америки и о резких чертах кризиса в американской промышленности и сельском хозяйстве. Ярче всего представил себе этот кризис Леня, когда Донцов сказал:
— Я видел новенький, только что законченный постройкой, прекрасно оборудованный большой коксовый завод, но он стоит. Его не пускают, потому что кокс и без него не находит покупателей.
Это поразило Леню: он за последние годы привык к тому, что у нас для растущей стремительно черной металлургии не хватает кокса, что у нас в работу пускают даже и плохой кокс, который только засоряет доменные печи и расплавляет фурмы.
На другой день Леня был в назначенный час в кабинете Лапина, где, кроме вечного ассистента его Голубинского, были Качка и два других профессора-металлурга, а из подвальщиков, кроме Лени, — Шамов, Зелендуб, Близнюк.
Лапин открыл заседание торжественно, как всегда, и начал с того, что уже всем здесь было известно, — что металлургическое отделение горного института, которым он ведает, вырастает с нового учебного года в металлургический институт, в котором он, Лапин, будет ректором, что новый институт этот пока остается здесь, в старом помещении, которое придется всячески уплотнять, но для него в спешном порядке будет строиться особое большое здание, так же как и для химико-технологического, и вот тогда…
— Тогда-а, — перешел он, наконец, к злобе дня, — возникает, воз-ни-ка-ет, да, этот самый вопрос о фили-а-ле… К чему, спрашивается, филиал? Зачем филиал? По-че-му именно филиал, когда у нас тут та-кой крупный промышленный центр, да, и такое обилие втузов? Почему не вполне са-мо-стоятельный институт, да?.. Вы желаете работать? — вскинул он грозный свой взгляд почему-то на Леню. — Хо-ро-шо-с. Прекрасно-с, да… Я-я-я отведу вам в новом здании института… две большие комнаты. Под ла-бо-ра-торию, да. Под за-ро-дыш, за-ро-дыш еще только, да-а, — будущего научно-исследовательского ин-сти-ту-та. Вот вы и… вот и работайте, да, — перевел он глаза на Шамова и Зелендуба. — Я-я вам доставлю все, все необходимое для работы, и во-от… под моим личным наблюдением, да, на моих глазах, да, у меня под рукой… под ру-ко-вод-ством моим, — ра-бо-тай-те. Отчего же нет?.. А для научно-исследовательского ин-сти-ту-та, я нахожу, товарищи, да, что силенок у нас еще мало. Мало научных, на-уч-ных сил, да… Мы, конечно, можем, как в других местах, товарищи, можем, конечно, собрать кое-кого, кое-ко-го; да, кто не у дел, кто болтаться любит, да, кто лодырь… Мы можем набрать таких и… и что дальше? Зачем они?.. Раз уж это будет научно-исследовательский ин-сти-тут, да, то надобно что? На-у-ку надобно вперед двигать, науку, да… А лодырей, конечно, мы набрать можем, бездельников, да-а, которые а-нек-до-ты будут друг другу рассказывать, собравшись… Этих, да, этих набрать мы можем, и даже… даже нам таких подсунуть могут, да-а, — прислать со стороны. «Вот вам, скажут, талантливый, многообещающий юноша, да, о-он, он непременно будет науку двигать…» А он, на поверку, невежда круглый, и лодырь, и анекдотист… Только. И ничего больше…
С полчаса тянулась его вступительная речь, а потом часа два ушло на совещание: Лапин любил совещаться.
Профессора решительно поддержали своего ректора. Даже и Качка сказал, что быть в филиале — значит, просто быть на побегушках. Но для этого надо признать научный авторитет тех, у кого будешь на побегушках, а этот авторитет весьма и весьма сомнителен.
Когда же пришлось высказаться Лене, он сказал, совсем неожиданно для себя, довольно длинную речь. Ему казалось, что те опыты с электропроводностью, которые начал он накануне, должны непременно привести его к какому-то важному открытию, вот почему говорил он с большим подъемом, как может говорить только человек, способный действительно двигать науку вперед. Он говорил о том, что обидное слово это «филиал» совсем не существенно для дела, что так же, как отпочковались от горного института его филиалы — два отделения, — и начинают жить самостоятельно, заправскими институтами, — так начнет жить со временем самостоятельной жизнью и их будущий филиал, какого бы там ни было, авторитетного или нет, института, раз только он начнет ходить на своих ногах и окрепнет; что дело в конце-то концов в работниках института-метрополии и института-филиала, дело в удельном весе их трудов, а то ведь в год-два может случиться так, что вполне очевидно будет для всякого, что филиал ведет на буксире метрополию, а метрополия покорно плетется в хвосте своего филиала. Тогда, значит, самостоятельное существование и будет заработано. А «побегушки», если их принимать в буквальном смысле, как, например, частые командировки на заводы, совершенно необходимы для того, чтобы работа будущего филиала не была слишком уж кабинетной, то есть ни для кого пока не заметной, на практике совсем неприменимой, гордой тем, что она — наука чистая, что ризы ее белы и не запятнаны житейской грязью, не замазаны даже тем толченым углем, над которым она будет производить свои опыты… Что же касается двух больших комнат в не построенном пока еще доме, то это очень хорошо, конечно, но ведь комнаты эти — в будущем, а для филиала могут теперь же найти просторное и светлое помещение, что, несомненно, должно повлиять на успешность научных работ. Очень многое зависит от обстановки, а обстановка производства научных работ тоже когда-нибудь должна стать и будет предметом научных исследований…