4. ФИНАЛ
На экране большая, красивая и широкая лестница, ведущая из дворца на улицу или во двор. (Для финала очень важно, чтобы место действия завершающей сцены было новым и красивым.) У лестницы ждет автомобиль; наверху появляется Елена с Маргарет и Хартингом. Елена одной рукой обнимает Маргарет. Она вышла проводить Маргарет и доктора Хартинга.
Сначала мы видим весь дворец, а потом верхнюю площадку лестницы.
Старый Хартинг хотел было спуститься сам, но останавливается. Он привык опираться на дочь. Он оглядывается на Маргарет, но та никак не может расстаться с Еленой. Посмотрев друг другу в глаза, они горячо обнимаются. Они одновременно и ревнивы и великодушны.
Старый Хартинг, стоящий ниже, говорит:
«Какая крутая лестница!» — Он боится спускаться один.
Маргарет высвобождается из объятий Елены и приходит к нему на помощь. Елена стоит на площадке и смотрит вниз. Ее вдруг охватывает чувство любви к Маргарет.
Маргарет сводит отца с лестницы. Как только она оказывается рядом, весь его страх исчезает. Спускаясь, он говорит со старческой дрожью в голосе:
«Флаги исчезают. Патриотизм исчезает.
Но миру по-прежнему нужны короли».
Елена сверху ласково смотрит на Маргарет.
Старик и Маргарет подходят к автомобилю. Старик твердит:
«Короли без корон.
Короля узнают не по короне».
Маргарет его не слушает. Она во все глаза смотрит на Елену. Мы видим Елену на экране почти во весь рост. Она разводит руки, словно открывая Маргарет свое сердце, а потом безвольно их роняет.
И наконец мы видим всю лестницу. Елена в той же позе стоит наверху, а Маргарет, поддерживая старика, смотрит на нее снизу. Через мгновение экран меркнет.
Затихает музыка.
Составленное из тех же простых букв, что и название фильма, появляется слово КОНЕЦ.
ЗАКЛЮЧЕНИЕ.ТРУДНОСТИ, НЕИЗБЕЖНЫЕ ПРИ ПОСТАНОВКЕ ФИЛЬМА
Теперь пора автору и постановщикам пожать лавры, если они их заслуживают. Появляются их имена: «Сценарий такого-то», «Постановка такого-то», «Музыка такого-то». При необходимости здесь же должно быть указано, что Английское цензурное управление разрешило показ фильма. Сеанс окончен. В зале зажигается свет, и, если мы в Англии, оркестр играет несколько тактов благочестивой и патриотической мелодии. Зрители начинают расходиться…
Вот вам мое слово в дискуссии о кино — мое мнение, каким может быть фильм для народа.
Я смею утверждать, что дал постановщику и композитору материал для прекрасного, но, возможно, трудного для постановки фильма и что я сделал все от меня зависящее, чтобы показать, как трудная, очень сложная проблема может быть показана в фильме более ясно и ярко, чем любым другим способом. Иным способом невозможно так ясно показать, что мир на земле может быть сохранен только путем международного контроля над всем, что жизненно важно для всего человечества, и что покончить с войной можно только путем открытой борьбы с шовинистическими идеями и лозунгами, питающими националистический дух. Я считаю, что такой фильм может заинтересовать зрителей во всех странах мира, и после сеанса они будут расходиться по домам, ожесточенно споря и приходя к новым, более прогрессивным убеждениям.
Но я допускаю, что найдется немало людей, которым не понравится моя идея и которые сочтут создание и показ такого фильма нежелательным.
К сожалению, эта вероятная недоброжелательность влияет на будущих постановщиков фильма. Они боятся, что мое неуважение к флагам могут счесть оскорбительным, а в сцене, где Михеля убивают, как бешеного пса, я захожу слишком далеко и могу побудить кого-нибудь к нежелательным действиям (хотя я не понимаю, почему бы взявшим меч и не погибнуть от меча, раз это самый прямой и удобный способ расправиться с ними). Считать, что нельзя применять силу и убивать ради предотвращения войны, — это лицемерие. Мы применяем силу, чтобы предотвратить одиночное убийство; тем более мы должны применить ее, чтобы остановить убийство массовое.
Более того, несколько моих несговорчивых сотрудников, видимо, хотят, чтобы изображение войны у меня было больше похоже на сражение, а не на бойню и чтобы зрители могли принять чью-либо сторону и кричать «ура!», но дело именно в том, что почти всегда современная война и есть бойня, деморализующая народ, а об этом очень важно рассказать всем. Утверждение, что война — это все еще спортивная борьба, в которой побеждает достойнейший, является совершеннейшей ложью, поддерживаемой для того, чтобы заставить нас по-прежнему нести опасное и отвратительное бремя расходов на содержание армии и флота. В действительности армии и флоты теперь уже не орудия ведения боевых действий; это орудия безжалостного истребления. Встречаясь с более мощными средствами, они либо гибнут, либо обращаются в бегство. В последней мировой войне было удивительно мало «великолепных сражений». В большинстве боев проявлялось не больше честности и благородства, чем в поджоге или ограблении.
Против постановки фильма приводится еще один довод: сознание людей, мол, еще не подготовлено к восприятию идеи всемирного государства. Но именно поэтому был задуман и написан этот сценарий. В истории человеческой мысли есть периоды, когда человечество, по-видимому, намеренно не замечает самых очевидных вещей, и сейчас у нас именно такой период. Создать вместо путаницы, которую вносят независимые суверенные правительства в управление делами человечества, систему международного контроля вполне в человеческих возможностях. Такой образ правления просто необходим. Нет сомнения, что осуществить этот контроль сложно и трудно, но не сложнее, чем разгадать загадки физики микромира и биологии, к чему современная научная мысль подходит уверенно и постепенно. Задача эта великая, но она не идет ни в какое сравнение с величием рода человеческого, которому предстоит справиться с ней.
Шумихой и суетой тут делу не поможешь; это можно осуществить, только все тщательно продумав и подготовившись. Усилий может потребоваться не больше, чем их затрачивают великие державы на нашей планете, сколачивая блоки и приближаясь к пропасти новой мировой войны. В результате этих усилий должно быть создано всемирное целое вместо ряда крупных, но разрозненных частей. Но на стороне войны всеобъемлющая косность, которая маскируется под уважение к традициям, трезвый консерватизм, добродушное приятие порядка вещей таковым, каков он есть, и недоверие к «диким» революционным идеям. Очень многие люди более или менее уверены, что, какие бы катастрофы ни угрожали им, нынешней общественной системы, единственной системы, к которой они считают себя приспособленными, на их век хватит. Это стало рефлексом. Им кажется, что они не смогут начать сначала. Они будут кричать «ура» при виде своего клаверийского леопарда, завывать, едва заслышав национальный гимн, и надеяться, что уцелеют, когда будут свирепствовать газ и огонь. Мир без войны кажется им слишком странным, возвышенным, чистым, и там они со своими привычками, понятиями и манерами окажутся в невыгодном положении. А так они держатся за старину и надеются на лучшее, но на самом деле лучшего что-то не видно, будущее не сулит ничего доброго, а опасность растет.
Я говорю не о массе, чьи мысли и желания часто диктуются со стороны, а о тех людях, которые обладают способностью мыслить самостоятельно и могут активно способствовать творческим усилиям общества, направленным на его освобождение. Правда о войне известна этим людям до конца или почти до конца, и если они возьмутся за дело, выход будет найден. Однако сегодня они стараются сдержать пропаганду таких идей или даже помешать ей всеми силами. Эти идеи давно уже волнуют их самих, и они боятся сделать их достоянием большинства. Поэтому писатель, всерьез изображающий нынешнюю обстановку, попадает в печальное и вместе с тем смешное положение. Когда он излагает свои взгляды на будущее, современники считают его безумным мечтателем, выдвигающим сумасбродные идеи. Так его называют даже многие из тех, кто в душе соглашается с ним. А когда его взгляды оказываются оправданными и он торжествует, все, что он может сказать, уже будет банальным. Всякий будет знать то, что он открыл, и немногие поймут, что это когда-то было открытием.