Заглавие и проблематика «Больного места» сформулированы в заключительных строках шестой главы «Господ Молчалиных» (см. наст. том, стр. 291–292).
Главный герой рассказа Разумов представляет собою разновидность молчалинского типа. Это неглупый, добросовестный чиновник, вместе с тем бессознательно проживший жизнь, подобно герою «Господ Молчалиных», с обагренными кровью руками. «Он смешивал две различные вещи: свое личное отношение к «делу» и то, что составляло содержание этого «дела», именно — политические преследования, оканчивавшиеся многочисленными тяжелыми жертвами[285].
Вынужденный неожиданно уйти в отставку по капризу начальства и впервые оказавшийся перед необходимостью разобраться в причинах своего «несчастья», Разумов постепенно приходит к сомнению в справедливости «дела», которому он служил «по сущей совести» в продолжение тридцати пяти лет.
Мучения пробудившегося сознания сопровождает разлад с горячо любимым сыном, увлекшимся теми самыми «заблуждениями», против которых была направлена карательная деятельность отца. Непримиримый конфликт между беспредельной взаимной любовью отца и сына и их противоположными идейными устремлениями разрешается катастрофой: устыдившись профессии отца, всей его преступной деятельности, сын кончает жизнь самоубийством. «Просияние», пришедшее к Разумову «через сына», — это символ заслуженного возмездия, не освобождающего, а усиливающего мучительное сознание лжи и преступности прошедшей жизни.
Семейная драма раскрывается в рассказе как отражение драмы общественной. Сознание того, что он был лишь слепым орудием в руках Отчаянных или Зильбергрошей, что «все так жили», «все» шли этой дорогой, приводит Разумова к выводу: «Атмосферу надо изменить, всю атмосферу — вот тогда, может быть…» Таким образом, нравственный конфликт Салтыков связывает с мыслью о необходимости коренных преобразований в самых основах современного общества.
«Больное место». — это первое произведение Салтыкова, «изображающее трагедию человека, пришедшего через личные потрясения к сознанию, что вся его жизнь, казавшаяся прежде праведной, была, в сущности, преступлением против человечности»[286]. В дальнейшем эта тема будет продолжена и углублена в заключительной главе «Господ Головлевых» и рассказе «Счастливец» из «Мелочей жизни».
«Больное место» выделяется среди произведений Салтыкова тонкостью и глубиной психологического анализа, сближающего его с психологической прозой Л. Н. Толстого. По проблематике и характеру изложения рассказ можно рассматривать как один из литературных источников повести Толстого «Смерть Ивана Ильича»[287].
Эту новую сторону таланта Салтыкова отметила уже прижизненная критика, К. К. Арсеньев называл «Больное место» одним из кульминационных пунктов творчества Салтыкова, считая его «законченным и образцовым» произведением, где «психологический анализ согрет глубоким чувством и освещен глубокою идеей», и утверждал, что наряду с «Господами Головлевыми» этот рассказ ставит Салтыкова «в ряд наших первых беллетристов»[288].
С. А. Венгеров подчеркивал, что «Больное место» — «не сатирический, но чисто психологический этюд», «истинная, глубоко потрясающая драма»[289]. Многие рецензенты отметили обобщающее значение проблематики рассказа. «Больное место» представляет собою один из вариантов того рокового, трагического явления, которое в продолжение двадцати лет не перестает являться одним из существенных признаков нашего времени — именно разлада отцов и детей»[290], — писал А. И. Скабичевский. В. П. Чуйко заканчивал свой отзыв утверждением, что «эскиз г. Щедрина — так сказать, патология современного общества и русского современного человека»[291].
Повинны беша работе — обязаны были работать (старослав.).
Белые нигилисты — по Салтыкову, охранители самодержавия.
В среде умеренности и аккуратности. <Два отрывка из рукописных редакций>*
<1>
Настоящий фрагмент рукописной редакции второй главы цикла опубликован Н. В. Яковлевым в кн.: Салтыков-Щедрин М. Е., Полн. собр. соч., т. XII, ГИХЛ, М. 1938, стр. 571–574.
Печатается по наборной рукописи, являющейся единственным источником текста. См. стр. 642 наст. тома.
…motu proprio — латинское выражение, многократно употреблявшееся Салтыковым («Благонамеренные речи», «За рубежом», «Верный Трезор» и др.). Источник выражения — папские буллы, где оно свидетельствует, что решение принято самим папой.
…я знал человека (он был наш сосед по имению), который по всем документам числился умершим? — Сюжет о помещике, сказавшемся умершим, разработан Салтыковым в восьмой главе «Пошехонской старины» («Тетенька Анфиса Порфирьевна»).
…с Молчалиным мира промышленного, с Молчалиным мира литературного и т. д. — Намеченный план дальнейшей разработки молчалинского типа не был осуществлен.
<2>
Впервые этот фрагмент четвертой главы цикла опубликован Н. В. Яковлевым — «Петроград», 1923, № 5, 25 июля, стр. 13–16 (публикация извлечений из передовицы «О числе и качествах городовых»); «Язык и литература», т. 1, вып. 1–2, Научно-исследовательский институт сравнительного изучения литератур и языков Запада и Востока при Ленинградском гос. университете, Л. 1926, отд. IV, стр. 387–408 (полная публикация первой части и важнейших вариантов второй части главы).
Сохранилась наборная рукопись рукою Е. А. Салтыковой с исправлениями, дополнениями и подписью Салтыкова. По этой рукописи в разделе «Из других редакций» воспроизводится первая половина очерка в его первоначальной редакции, летом 1876 года подвергшаяся коренной переработке и редактированию (см. стр. 647).
…в надежде славы и добра…— начальная строка стихотворения А. С. Пушкина «Стансы» (1828).
…деспоты, как говорит Монтескье, охотно пренебрегают публичным мнением…— Суждения Монтескье, направленные против деспотизма, изложены в его сочинении «О духе законов» (1748).
…уж не национальной ли гвардии он хочет…— Национальная гвардия — отряды гражданской добровольческой милиции — впервые была введена в июле 1789 г., во время буржуазной французской революции.
Чужую беду — руками разведу*
Впервые — отдельной брошюрой: Н. Щедрин, Чужую беду — руками разведу, Genève, Elpidine, 1880, 32 стр.
Сохранилась наборная рукопись, обрывающаяся словами: «…закурили папиросы и начали беседовать». Переписанная частично самим Салтыковым (лл. 7–8), частично его женой (лл. 1–6), рукопись содержит ряд дополнений, исправлений и вычерков. Однако эта правка касается большей частью стиля произведения и не вносит серьезных изменений в его содержание. Наиболее значительным является вычеркнутый Салтыковым фрагмент, следовавший после слов: «…постоянно как будто разнемогаешься» (стр. 555):
«Как бы то ни было, но и в самом хохоте, в деле оценки явлений, не подходящих к уровню общепринятого дурачества и бездельничества, мы можем различить три момента. Во-первых, хохот инстинктивный, во-вторых, хохот, мотивированный оплеванием, и, в-третьих, хохот, мотивированный раскровенением. Я знаю, что эти юридические тонкости очень унизительны; что практика заставляет не только различать среди этих тонкостей, но и сравнивать и предпочитать. Инстинкт самосохранения (в этих случаях он вполне заменяет здравый смысл) говорит прямо: да, как ни нелеп инстинктивный хохот, но суд, заключающийся в нем, есть суд снисходительный, мягкий; равным образом и хохот, мотивированный одним оплеванием, тоже представляет форму суда, хотя и не столь снисходительную, но все-таки сносную; тогда как…»
287
Е.
289
С.
290