Фергюсон помрачнел.
— По правде сказать, — надменно начал он, — как раз сегодня вечером я собирался поужинать с девушкой из шоу.
— Какая пошлость! — бесстрастно заметила она, отхлебывая какао, и добавила: — Хотя вы, наверное, считаете это верхом безрассудства.
— Ну, это только для начала.
Она сломала свое печенье и внезапно взглянула ему в глаза.
— Кто она? — спросила она тоном, не терпящим возражений.
— Что вы сказали? — ответил он, возвращаясь из приятной задумчивости.
— Кто эта девушка?
— А, она… э… такая Мэри. Мэри Тэмплтон.
Казалось, она на мгновение задумалась.
— Эта милая старушка? Я с ней хорошо знакома.
— Что?
— Мы ее обычно называем «матушка». А с сыном ее вы не встречались?
— С сыном?
— Очень милый молодой человек. Он тоже на сцене, женат, двое очаровательных детей. Бабушка в них души не чает. Она о них не рассказывала?
Она налила себе еще какао, и беседа опять замерла.
— Наверное, вы к ней очень неравнодушны? — спросила она, наконец.
— Просто без ума. — Он сделал небольшую паузу и добавил: — Такая душечка!
Она встала и направилась к двери. В глазах ее был недобрый огонек.
— Вы уходите? — спросил он.
— Я на секунду, приведу этого посыльного. Он, должно быть, уже стосковался.
Он вскочил, но было поздно. Перегнувшись через перила, он видел, как дверь внизу открылась, и после короткого разговора на лестнице раздались шаги.
Там, на лестнице, было темно, и они прошли мимо, так его и не заметив. Мастер Бин, по ходу, беседовал о производстве какао и о тех расстояниях, которые покрывают мексиканские туземцы, чтобы его отыскать, поскольку только им и питаются. Открывшаяся дверь залила ярким светом коридор, и мистер Фергюсон, выходя из укрытия, отправился вниз по лестнице.
Девушка вышла к перилам.
— Мистер Фергюсон! Он замер.
— Это вы меня?
— Вы — к себе?
— Да. Надеюсь, вы оцените Бина. Поистине, кладезь премудрости.
Он продолжил спускаться, а она вернулась к себе и закрыла за собой дверь.
Мистер Фергюсон зашел в свой кабинет и сел.
Жил когда-то человек по имени Симеон Столпник. Он забрался на столп и, видимо, за неимением более достойных занятий, провел там тридцать лет. Мистер Фергюсон, знакомый с творчеством Теннисона и его поэмой по этому поводу, смотрел на него как на чудака. Читая строки:
он смог составить некоторое представление о том, что там было не совсем уютно. Ему было жалко этого Симеона, но сейчас, сидя в кресле, в своем офисе, он гадал, а из-за чего, собственно, тот делал столько шума? Скорее всего, он был неженка. Голод, видите ли! Что-нибудь он да ел, иначе бы давно умер. Если покопаться, кто-нибудь снабжал его снизу какао и печеньем.
Да, этот Симеон — просто любитель. Перехвалили, и все.
Сон отказывался прийти к нему на помощь. Ноги затекли, а дальше — ничего. Он встал, чтобы размять их.
Именно в этот момент он полностью утвердился во мнении, что история Симеона Столпника — просто сибаритские россказни. Если бы это была правда, в ней нашлось бы место хрусту в… Но не будем отвлекаться.
Примерно часов через шесть (часов у него не было, а все эти боли, колики и судороги просто не могли уложиться в более короткий промежуток времени), дух окончательно покинул его. Не будем судить его слишком строго. Та девушка наверху разбила его сердце, погубила его жизнь, низвела, сравнив его с Роландом Бином… но у нее были печенье и какао. В таких обстоятельствах и король Артур стал бы ползать в ногах у Гиневеры.
Он бросился к двери и распахнул ее. Из темноты послышался испуганный возглас.
— Надеюсь, я вас не побеспокоила, — произнес кроткий голосок.
Мистер Фергюсон не ответил. Его ноздри раздулись, учуяв знакомый аромат.
— Вы не спите? Можно мне войти? Я принесла немного печенья и какао.
Он принял ее дары молча. В жизни бывают такие святые моменты, когда слова неуместны. Загадочность происходящего лишила его дара речи. Еще минуту назад все его устремления были нацелены на это печенье. Он был готов получить его под градом усмешек и колкостей, типа «Я же вам говорила». А сейчас он осушал свою чашку и в то же время мог честно смотреть миру в глаза.
Его орлиный взор заметил крошку на рукаве. Подобрав и употребив ее, он обернулся в поисках объяснений.
Она изменилась. Боевой огонек в глазах потух. Казалась, она даже подавлена и чем-то явно напугана. Весь ее вид умолял о спасении.
— Этот ужасный мальчишка! — выговорила она.
— Бин? — спросил Фергюсон, поднимая с ковра очередную крошку.
— Он невыносим.
— Не удивлюсь, что он вас немного утомил. Чем же он все это время занимался?
— Говорил. Сил никаких нету! Он как эти толстые ужасные энциклопедии! Знаете, сколько тонн воды низвергает Ниагара в год?
— Нет, не знаю.
— А он знает.
— Я говорил, он полон полезных сведений. Ну, просто как в книгах об успехе! К примеру, однажды утром ваш шеф хочет узнать, сколько сейчас в Брикстоне диванов, набитых конским волосом, или сколько понадобится булавок, чтобы соединить Лондон и Ватерлоо. Вы делитесь с ним этими полезными сведениями, и он берет вас в долю. Через несколько дней, глядишь, и вы уже миллионер. Но я совер-шенно забыл поблагодарить вас за какао. Очень вкусно.
Он ждал насмешки, но не дождался. Приятное удивление разлилось по его телу. Даже как-то не верилось.
— И главное, даже не то, что именно он говорит, — продолжала она, — а этот менторский тон.
— Я думал над этим. Скорей всего, весь секрет — в очках.
— Когда он на меня так смотрит, я просто не могу. Сразу вспоминается все плохое, что я успела сделать или даже подумать.
— На вас это так же действует? — оживился он. — Со мной было то же самое.
Родственные души обменялись понимающим взглядом. Она начала первой:
— Мы всегда смотрели на все одинаково, правда?
— Ну конечно, — сказал он и придвинул поближе кресло. — Это моя ошибка… ну, то что случилось.
— Нет, это…
— Нет, моя. Я должен вам кое-что сказать. Конечно, это уже ничего не изменит, но я хочу, чтобы вы знали. Я изменился с тех пор, как приехал в Лондон. К лучшему, надеюсь. Конечно, я и сейчас не ахти что, но, по крайней мере, бросил мерить все своим аршином. Нет смысла судить о мире глазами провинциального городка. Лондон научил меня этому. Я надеюсь, у вас не будет причин сравнивать меня с этим Бином. Я больше не сужу людей. По крайней мере, стараюсь. С меня достаточно смотреть за собой.
— Я тоже должна кое-что сказать, — начала она. — Наверное, уже слишком поздно, но все равно, вы должны об этом услышать. Я тоже изменилась с того времени, как живу в Лондоне. Я привыкла считать, что Вселенная создана для того, чтобы смотреть на мои великие дела и хлопать в ладоши. Лондон как будто приложил лед к моей воспаленной голове, и воспаление прошло. Амбиций поубавилось. Я рада, что у меня есть работа, а потом — свободное время.
Он подошел к ее креслу.
— Мы говорили, что встретимся как незнакомцы, и вот, встретились. Мы никогда не знали друг друга. Вы не против, если мы снова познакомимся? — сказал он.
Тут раздался почтительный стук в дверь.
— Заходите, — раздраженно откликнулся Фергюсон. — Ну, что там еще?
Из-за золотой оправы очков мягко светил взгляд, скорее умиротворенный, чем осуждающий.
— Простите за вторжение. Я больше не на службе, но в сложившейся ситуации, надеюсь, вы простите мне мою смелость. Обдумывая затруднительное положение, в которое мы попали, мне пришла мысль, которая, как мне кажется, дает нам надежду покинуть это здание.
— Что!
— Мне показалось, что, позвонив в ближайший полицейский участок…
— О, Господи! — вскричал Фергюсон и схватился за телефон.
Через две минуты, положив трубку, он сказал: