Он последовал дальше. Пытаясь проверить истинность его слов, Виолетта еще постояла, принюхиваясь вздернутым носиком к утренней прохладе, а затем проследовала в дом к своим непосредственным обязанностям.
Пять минут спустя Джеймс, уже в царстве мела, диктовал классу латинский текст. Схожесть сюжета, надо признать, неприятно поразила его: «Дядя Бальба хотел отправить его пасти овец в колонии (провинцию). Бальб сказал, что Британия ему бы подошла, Бальб послал свиток в Микены и получил благосклонный ответ».
Мысленно он уже покинул класс, когда детский выкрик вернул его к реальности:
— Сэр, а что значит «благосклонный»?
— Ну, хороший, — сказал он после секундного раздумья и написал на доске:
«Бальб — великий человек».
Две минуты спустя он уже вел переговоры с редактором одного из самых престижных журналов, который уговаривал его написать серию коротких рассказов (желательно — не меньше двенадцати).
Научно установлено, что, получив отказ в одном месте, автор направит свой рассказ в другое, но если хоть один из его рассказов принят, он считает своим долгом послать редактору следующий. Действуя по этой железной схеме, Джеймс, разобравшись с делами и выкурив трубку, уселся за работу, чтобы в очередной раз порадовать «Юниверсал».
Прогресс был налицо, когда его творческий процесс был прерван стуком в дверь.
— Входите, — крикнул Джеймс. (Все авторы ужасно раздражительны за работой.)
Вошел Адольф, один из тех иностранцев, которые приезжают, чтобы выучить английский, и готовы ради этого на все. Для них не бывает слишком грязной работы. Мистер Блатервик полагал, что иметь человека в ливрее, — признак хорошего тона, особенно когда принимаешь состоятельных родителей. Конечно, ему хотелось что-нибудь более импозантное, но взгляды Адольфа на жалованье ему нравились. В конце концов, какой-нибудь близорукий родитель при плохом освещении мог подпасть под очарование иностранного лакея! Лучше не зарекаться.
— Да? — сказал Джеймс, уставившись на него.
— Што-нипуть отпрафлять, сэр? — осведомился Адольф. Львиная доля его левых доходов состояла в чаевых за хождение в деревню — на почту и к табачнику.
— Нет, — проворчал Джеймс, повернулся к столу, и был нимало удивлен, увидев, что Адольф не только не ушел, но и закрывает дверь с этой стороны.
— Тс! — прошипел Адольф, прикладывая палец к губам. Джеймс очень удивился.
— В саду, — продолжал посетитель, напоминая усмешкой злую химеру, — я видел фас целофать Фиолетту!
Сердце у Джеймса екнуло. Положение само по себе было не из завидных. Он вкалывал за гроши, спасаясь от бушующих волн Западной Австралии на этом тихом островке. Что будет, если он хоть на секунду ослабит хватку? Его моментально сметет и унесет к овцам, без надежды на спасение.
— Что вы имеете в виду? — просипел он.
— В саду. Я быть у окна и фее фитеть. Фы и Фиолет. — И Адольф, в худших традициях жанра, изобразил, что именно делал Джеймс. Тот не ответил. В голове у него все кружилось и мелькало.
— Я могу скасать герр Платерфик, я могу не скасать. Джеймс, наконец, собрался с силами. Любой ценой, но этот червь должен быть умиротворен. Мистер Блатервик был суровым человеком. Нет, на такое преступление он глаза не закроет.
— А как насчет Виолетты? — попытался он воззвать к рыцарству лакея. — Ведь она потеряет работу.
— Хо! Я тоше ее целофать. Она толкнуть меня ф лицо.
Джеймс внимательно выслушал эту трагедию, достойную бульварной газетки. Комментариев у него не было.
— Што-нипуть отпрафлять?
Интонация не позволяла ошибиться. Джеймс вытащил полкроны.
— Прошу. Принесите полдюжины марок, сдачу оставьте себе.
— Марки? Хорошо.
Последнее впечатление от посетителя сводилось к сальной усмешке.
Адольф отличался от привычных шантажистов приключенческого романа. То ли он сомневался в платежеспособности Джеймса, то ли его просто не интересовали деньги, но он довольствовался малым. Со стороны казалось, что он стал чаще захаживать в деревню, только и всего. Полкроны за неделю покрыли бы все финансовые расходы.
Но была и другая статья. Помимо денег Адольф ни на минуту не забывал, ради чего, собственно, он послан. Он прибыл учить язык, и это не было для него пустым звуком. Словарный запас обслуживающего персонала был для него слишком скуден, и он назначил Джеймса своим личным учителем, зорко следя, чтобы тот не пренебрегал своими обязанностями.
Первый раз, когда он обратился к Джеймсу с просьбой объяснить непонятные слова из передовицы, Джеймс даже обрадовался, рассчитывая на то, что Адольф решил забыть былое, и, удовлетворившись половиной кроны, решил выказать свое дружеское расположение таким оригинальным образом.
Это было разумно и даже похвально. Его сердце оттаяло. Он прочитал всю статью, разъяснил ее, даже указал неправильные глаголы, и так мастеровито, что Адольф отмел сомнения по поводу его квалификации. Учитель — хороший; значит, нельзя его упускать.
Повторное появление Адольфа на следующее утро несколько охладило Джеймса, но он решил не отказывать страждущему знаний иностранцу. На этот раз лекция была менее исчерпывающей, но вполне удовлетворительной, если судить по тому, что и на следующее утро Адольф нашел нужным ее повторить. Как видно, его вера в талант учителя была непоколебима.
На этот раз он застал Джеймса за письменным столом.
— Ой, хватит! — простонал Джеймс. — Заберите свою газетенку. Не видите? Я занят и не собираюсь тратить на вас все мое время. Пошел, пошел!
— Там есть много слоф, которые мне не знать, — терпеливо начал Адольф.
Джеймс в сердцах произнес одно из таких слов.
— Но есть слофо, — продолжил Адольф, — которое я знать очень хорошо: «Целофать!»
Джеймс взглянул на него. В диалоге непроизвольно образовалась пауза.
Двумя минутами позже урок английского был в разгаре.
В течение следующих двух недель Джеймсу пришлось убедиться в правдивости всего того, что ему довелось слышать о любви германцев к знанию. Английская молодежь тратит свое драгоценное время в лености и праздности, а вот немецкая — зря его не теряет. Особенно не терял времени Адольф, который все больше походил на репейник или рыбу-прилипалу. Каждый день, сразу после завтрака, как раз в то время, когда могла решиться литературная судьба Джеймса, если бы он имел хоть капельку покоя и уединения, дверь в его кабинет бесцеремонно распахивалась, и начинался урок.
Так больше продолжаться не могло. Последней каплей стала идея Адольфа включить в его учебное расписание вечерние лекции.
Джеймс, как вы уже знаете, имел привычку пропустить вместе с мистером Блатервиком чашечку-другую кофе. Ровно через две недели после злополучной беседы о поцелуях, уже у дверей мистера Блатервика, его поймал Адольф со своей вечерней газетой.
Что-нибудь должно было подсказать Адольфу, что момент выбран неверно. Начнем с того, что у Джеймса болела голова (нельзя безнаказанно общаться с подрастающим поколением); кроме того, утренний урок полностью выбил из его головы просто гениальнейший замысел; и наконец, только что Виолетта передала ему его же собственные послания, не нашедшие должного понимания у редактора. Об этом Джеймс и думал, когда Адольф обратился к своему учителю.
— Прошу простить, — сказал Адольф, разворачивая газету. В глазах Джеймса появился недобрый огонек.
— Вот, — продолжил Адольф, — неперефотимая икра слоф Я ее не понимать.
Как раз в этот момент Джеймс и дал ему под зад. Адольф подпрыгнул, как испуганная серна.
— Са што…? — вскрикнул он.
Джеймсу уже было нечего терять, и он заехал Адольфу в ухо.
— Хо! — заметил студент, отпрыгивая назад. Затем он добавил пару слов на своем родном наречии и продолжил: — Ну, подошти! Герр Платерфик ошень опрадуется моя маленький история.
И убежал. Джеймс повернулся и отправился восстанавливать свою нервную систему неизменной чашечкой кофе.
Тем временем, склонившись у камина и пребывая в глубокой задумчивости, мистер Блатервик размышлял о нелегкой судьбе хозяина школы. Владелец Хароу Хауса был суровым человеком, таким, которые никогда не покидают рядов, даже если речь идет о борьбе с бакенбардами. У него был блуждающий взгляд, подразумевающее присутствие тела, но явное отсутствие духа. Мамаши, приводящие в первый раз своих сыновей в школу, замечали в этом отсутствующем взоре большую работу ума. «Голова! — говорили они. — Совершенно не знает отдыха. Говорит с тобой, а сам решает большие проблемы. Совсем как Гораций».