Очевидно, решил я, он разозлился из-за напитка, которым я восстанавливаю растраченные силы, и уже хотел было ему объяснить, что делаю это исключительно в целебных целях, по рекомендации одного видного медицинского светила с Харли-стрит, но тут он заговорил:
— Никак не могу принять окончательное решение, — проговорил он.
— Решение о чем, Сыр?
— Сломать ли тебе, к чертовой бабушке, шею или не сломать?
Я съежился еще немножко больше. Сидишь тут в пустой курительной комнате один на один с маньяком-убийцей. Психов, страдающих манией убийства, я особенно недолюбливаю, тем более таких, у которых обхват грудной клетки — сорок четыре дюйма[8] и бицепсы соответствующей толщины. Смотрю, у него еще и пальцы подергиваются, — тоже дурной знак. «О, кто бы дал мне крылья, как у голубя!»[9] — эти слова в точности передают мои тогдашние чувства. На пальцы Сыра я постарался не смотреть.
— Сломать мне, к чертовой бабушке, шею? — переспросил я, надеясь на разъяснение. — Но почему?
— А ты не знаешь?
— Понятия не имею.
— Хо!
На этом месте Сыр временно умолк, чтобы изгнать муху, которая по пути завернула к нам в окно и застряла у него в голосовых связках. Откашлявшись, он продолжал:
— Вустер!
— Я тут, старина.
— Вустер, — повторил Сыр, и если он не заскрежетал зубами, то я уж и не знаю, как ими скрежещут. — Что было у тебя на уме, когда ты отпускал усы? Зачем ты их отрастил?
— М-да, не простой вопрос. Бывает, вдруг накатывает на человека. — Я почесал подбородок. — Наверное, мне подумалось, что с усами будет веселее.
— А не было ли у тебя задней мысли? Не служат ли они частью твоего коварного плана похитить у меня Флоренс?
— Мой дорогой Сыр!
— На мой взгляд, все это довольно подозрительно. Ты знаешь, что произошло, когда мы вышли от дяди Джо?
— К сожалению, нет. Я в тех местах почти не бываю. Сыр снова скрипнул зубом или двумя.
— Сейчас я тебе расскажу. Я отвез Флоренс в такси домой, и всю дорогу она восторгалась твоими усами. Противно было слушать.
Я хотел было тут ввернуть, что, мол, девицы на то и девицы, чтобы постоянно чем-нибудь восторгаться, но потом раздумал.
— Когда мы доехали до ее подъезда, я расплатился с шофером, оборачиваюсь, а она смотрит на меня как-то по-особенному пристально, приглядывается то с одного боку, то с другого, то так, то этак.
— Тебе, конечно, было приятно?
— Замолчи и не перебивай.
— Пожалуйста. Я просто хотел сказать, что такое внимание лестно.
Он задумался. Что бы там между ними ни произошло, похоже, вспоминать о вчерашнем свидании ему было трудно.
— А потом, — проговорил было Сыр, и снова смолк, борясь с волнением. — Потом, — повторил он, когда дар речи к нему вернулся, — она высказала желание, чтобы я тоже отпустил усы. Говорит — я воспроизвожу дословно, — что, мол, когда у мужчины лицо большое и красное и голова как тыква, небольшое затемнение на уровне верхней губы способно делать чудеса, нарушая монотонность. Как по-твоему, Вустер, у меня голова как тыква?
— Вовсе нет, старина.
— Не похожа на тыкву?
— Нет, на тыкву не похожа. Может быть, есть что-то от купола собора Святого Павла, это да.
— А вот она сравнила ее с тыквой и сказала, что если поместить посередине усы щеточкой, уличному движению и пешеходам от этого будет большое облегчение. Она помешалась. Я носил усы на последнем курсе в Оксфорде, и вид был ужасный. Почти как у тебя сейчас. Усы, каррамба! — буркнул Сыр, и я очень удивился. Вот уж не думал, что он знает такие слова. — «Да я бы для родного дедушки на смертном одре, — ответил я ей, — не стал бы отпускать усы, как он меня ни умоляй. С усами у меня был бы идиотский вид». А она мне на это: «У вас без усов идиотский вид». — «Ах, вот как?» — спрашиваю. А она мне: «Вот так». — «Да?» — это я ей. «Да», — это она мне. Я тогда сказал: «Хо!» А она мне на это: «Сами вы хо!».
Если бы она еще сказала: «Хо с присыпкой», — получилось бы, конечно, сильнее, но должен признать, что ее пас на этом отрезке диалога произвел на меня впечатление. В нем, на мой взгляд, была и резкость, и сила удара. Девушки, должно быть, обучаются этому в выпускных классах. Да притом еще, не забудем, Флоренс последнее время вращалась в богемных кругах — в живописных мастерских Челси, в интеллигентских квартирах Блумсбери и тому подобных местах, а уж там умеют отбрить как нигде.
— Так что вот, — заключил Сыр Чеддер, немного помолчав, — Слово за слово, пошли в ход резкие выражения, оглянуться не успели, а уже она отдает мне кольцо и заявляет, что будет рада, при первой моей возможности, получить назад свои письма.
Я горестно поцокал языком. Но он раздраженным тоном попросил, чтобы я не цокал, и я перестал, объяснив, что цокал исключительно потому, что его трагический рассказ меня глубоко тронул.
— У меня сердце сжимается от сострадания, — сказал я.
— Ах, сжимается?
— Безмерно.
— Хо!
— Ты что, сомневаешься в моем сочувствии?
— Еще как сомневаюсь, черт подери. Я же тебе сказал, что обдумываю решение, и решить мне надо вот что: знал ты заранее, что произойдет? Предвидел своим дьявольски хитрым умом, как обернутся события, если ты отрастишь усы и покажешься в них Флоренс?
Я попробовал издать веселый смешок, но знаете эти веселые смешки, они не всегда получаются, когда тебе надо. Этот смешок даже на мой собственный слух больше походил на хрип.
— Ну, что? Прав я? Такую мысль ты держал в своем дьявольски хитром уме?
— Вовсе нет. И кстати сказать, я не обладаю дьявольски хитрым умом.
— Зато Дживс обладает. Возможно, замысел принадлежит ему. Признайся, это Дживс подстроил мне ловушку?
— Мой милый! Дживс не строит ловушек. Он счел бы это для себя непозволительной вольностью. И к тому же, как я тебе уже говорил, он возглавляет общественное движение против моих усов.
— М-м-м, пожалуй. Да, я склонен снять с него обвинение в соучастии. Улики говорят, что ты сам это придумал.
— Что еще за улики?
— Когда я сидел у тебя и сказал, что должна прийти Флоренс, случилась одна многозначительная вещь: ты просиял.
— Ничего я не сиял.
— Это уж извини. Я прекрасно разбираюсь, когда человек сияет, а когда нет. Твое лицо было для меня как открытая книга. «Настал ответственный момент, — говорил ты себе. — Сейчас она их увидит».
— Ничего подобного. Если я и просиял, в чем я очень сомневаюсь, то разве, может быть, из тех соображений, что как только она появится, ты, наконец, уберешься.
— Ты хотел, чтобы я убрался?
— Да, хотел. Ты занимал место, которое мне было нужно для других целей.
Это был вполне убедительный ответ, я видел, что Сыр заколебался. Он провел по лбу своей мясистой лапой, искореженной гребным спортом.
— Это надо будет обдумать. Да-да, надо будет обдумать.
— Вот и отправляйся прямо сейчас и начинай обдумывать, не откладывая, мой тебе совет.
— Так и сделаю. Буду думать, соблюдая полнейшее беспристрастие, взвешивая то и это. Но если мои подозрения окажутся справедливы, уж я знаю, как поступить.
С этими грозными словами Сыр удалился, оставив меня с довольно основательно поникшей головой. Когда тип с таким взрывчатым нравом, как Сыр Чеддер, заберет в багчку, что ты ставишь на него ловушки, дело может кончиться любым побоищем и кровопролитием; но мало этого, у меня еще мурашки по коже бежали от сознания, что Флоренс опять рыщет на свободе. Я с тяжелым сердцем допил виски с содовой и поплелся домой. Внутренний голос шептал мне: «Да, брат Вустер, дела принимают опасный оборот».
Когда я вошел, Дживс разговаривал по телефону.
— Весьма сожалею, — отвечал он в трубку, и я обратил внимание на то, что говорит он учтиво, но твердо, совсем как я во время нашего с ним давешнего объяснения. — Нет-нет, прошу вас, дальнейшие объяснения бесполезны. Боюсь, что вам придется принять мой ответ как окончательный. Всего вам наилучшего.
Так как он не вставлял в свою речь на каждом третьем слове «сэров», я понял, что на проводе кто-то из его приятелей, хотя, судя по тону, не тот, у кого сила десятерых.
9