Том 13. Стихотворения

1863

" Судья и поп твердят: «Греху он непричастен, "

Судья и поп твердят: «Греху он непричастен, Он свят и справедлив!» Он троном овладел и ныне стал всевластен, Предательство свершив. Стекают с губ его вина и крови струи. Наверх он полз ужом И торжество свое отпраздновал, ликуя, Резней и грабежом. Как должное, берет он все — права сената И славы суету, Благословения елейного прелата, И женщин наготу. Честь, правда и добро бегут с его дороги; Бросается во тьму Психея бледная — душа; и лижет ноги Свирепый тигр ему. Победу привела в его постель измена. Задира и подлец, Надеется украсть он с помощью Базена Величия венец. Народы озарив, как некий факел чадный, Владыка, кесарь, князь, Он для себя избрал ареною громадной Историю и грязь. Как Рим при Клавдии, так ныне мир, немея, Скрывая гнев и страх, Глядит на этого огромного пигмея, На всемогущий прах. Он сфинкс чудовищный; он верит в обнаженный Удачливый клинок. Как сумрачный орел, как жалкий прокаженный, Он в мире одинок. Владея церковью и армией великой, Он страшен и смешон. Злодейство обвило багровой повиликой Его со всех сторон. Он правит Францией, он счастлив, как Тиберий, Он преступленьем сыт, А между тем судьба уже стоит у двери, И мгла давно не спит. И разум, светлый брат суровой Немезиды, Чей лик бесстрастно тих, Кует, считая все убийства и обиды, Гремящий медью стих.

МЕНТАНА

Посвящается Гарибальди

1 Четыре тысячи их было. В древнем Риме Камилла, Гракхов мать, могла б гордиться ими. Шестьсот теперь мертвы. Шестьсот! Сочти, взгляни, — В кустарнике густом валяются они. К ним волки крадутся из сумрачной берлоги. Пробитые виски, раздробленные ноги, Истерзанная плоть… Таков земной конец Неукротимых душ, восторженных сердец. Предательство давно вкруг них во тьме жужжало, И вот подстерегло — и выпустило жало. Убиты, скошены, как сорная трава. За что? За то, что честь, свободу и права Вернуть в Италию хотели люди эти. Взгляните, матери, пред вами ваши дети! Ведь мальчика всегда в мужчине видит мать.. На эти волосы, на золотую прядь, Прилипшую ко лбу над рассеченной бровью, О мать, смотрела ты с надеждой и любовью. Ты видишь этот рот, его немой оскал? Он песенкам твоим, картавя, подпевал. Сведенная рука, где в жилах кровь застыла, Тебя беспомощно и нежно теребила. Вот первенец лежит, вот младший сын… Увы! Надежды рухнули! О, как боролись вы За то, чтоб гордый Тибр катил свободно воды! Не может молодость не требовать свободы. Униженный народ хотели вы поднять, Хотели, чтоб орел на воле мог летать. Все беды родины, обиды, униженья Взывали к вам без слов и требовали мщенья. Всё счесть умели вы — но не врагов своих. О, скорбь! Теперь ваш сон глубок и вечно тих. Не вы ль с невестами гадали о грядущем По звездочкам полей, лучистым и цветущим? Все кончилось для вас — и солнце и любовь… И на слуге Христа невинная их кровь! Небесный посланец, смиренья провозвестник, Беззлобный пастырь душ и господа наместник! Священные слова твердят твои уста; Ты носишь грубую одежду из холста; Ты с трона папского глядишь во тьму могилы; К тебе ягненок льнет и голубь белокрылый, Ты стар, и близится к концу твой долгий век; На голове твоей давно белеет снег; Ты проповедуешь высокое ученье Того, кто возвещал любовь и всепрощенье; Исполнен кротости, ты молишься за нас… Скажи: что хочешь ты благословить сейчас В юдоли, где душа вступает в бой смертельный? Убийственный огонь винтовки скорострельной! О Юлии Втором нельзя не вспомнить тут: Свирепые попы убийство свято чтут. Под стать им короли, чьи молнии — измены, Чьи громы грозные трусливы, как гиены. Зачем французам честь и доблесть в наши дни? Вдесятером идут на одного они. Увы, о мой народ! Ты гнусно обесславлен: Ты псом сторожевым к Италии приставлен: Ты покоряешься пигмеям, исполин… Дымящийся ручей струится с Апеннин. 2 Безжалостный старик! Ты, ты теперь в ответе За то, что в сумраке немые трупы эти Терзает с карканьем зловещим воронье. Пусть ночью забытье тревожное твое Беззвучно населят уродливые птицы, Клюющие во тьме кровавые глазницы. О, выстройся пред ним, скелетов мрачный полк! Да, пушки в этот день исполнили свой долг: Есть чем похвастаться картечи перед нами; Не встанут мертвецы. Служи обедню в храме, Но все-таки проверь, отмыл ли руки ты, Чтоб кровью не пятнать евангелья листы. Ну вот, все хорошо, спокойно в мире снова, И процветает храм наместника Христова. Попам последний грош ирландец отдает. Склонившись до земли, безмолвствует народ: Он, как трава в полях, свистящих кос боится. В Витербо можешь ты, о папа, возвратиться! Царь славит небеса, пруссак победе рад… В ложбинах, в рытвинах, где мертвецы лежат, Визжит от радости, пирует род крысиный. Затоптаны поля, обагрены долины, И Гарибальди стал лишь призраком без сил, Бессмертным, словно тень героя Фермопил. Сияет папский двор; сам папа безмятежен, И благостен душой, и незлобив, и нежен. От радости готов он плакать без конца. Он хвалит армию, французов и творца, А более всего — могучую мортиру. Так молодой поэт, в свою влюбленный лиру, Не может не хвалить друзьям свой новый труд. Откуда этот стон? То раненых везут. Трубит победа в рог. Предатели полезны. Вчера, шурша парчой, нарядный и любезный, Ты поле посетил той бойни роковой. Сегодня, в жемчугах, в тиаре золотой, Аудиенцию даешь, Христа избранник. Когда-нибудь войдет в твои покои странник, Изнемогающий от нищеты и ран. Ты спросишь: «Как ты смел пробраться в Ватикан? Ты беглый? Не могу ничем тебе помочь я. Откуда на тебе овечьей шерсти клочья?» Он скажет: «Я в пути ягненка долго нес. Иду издалека. Я — Иисус Христос», 3 Апостолу — петля, борцу — тюрьмы объятья. Вы с Джоном Брауном, о Гарибальди, братья! Чего хотели вы? Освободить народ. Везде — от тропиков до северных широт — Ликует произвол и миром управляет, И подлостям служить он совесть заставляет. О, как презренны мы! Как нас унизил рок! Коль плюнет в нас посол, мы примем и плевок. Мы платим за добро монетою расстрела. Ему ты отдал трон? Невыгодное дело! Жандармом нужно стать, чтобы снискать почет. А честный гражданин в изгнании живет! Мы подлы? Ну так что ж! Не станем отпираться: Лизать хозяина нам слаще, чем кусаться. Поверьте, здравый смысл здесь логику найдет: Герою — кандалы, а палачу — почет. Чем недовольны вы? Сведен баланс на славу: Предателя — на трон, святого — на расправу. Резня — солдата долг. Разить солдат привык. Всегда служила смерть в лакеях у владык. К тому ж у лебедя с орлом — любовь без меры. Покорность — наш пароль, картечь — наш символ веры. Солдат — лакей с ружьем. Для папы должен он Добыть и почести и безмятежный сон. Ужель отыщется такой смутьян лукавый, Который посягнуть рискнет на наше право Друг друга истреблять и рабски спины гнуть? Не нужен вовсе нам прогресса скользкий путь! Народ привык к тому, что в цепи он закован. Он тем безгласнее, чем меньше образован, И все, чем дорожить обязана страна, — Налоги, эшафот, невежество, война, — Опору верную себе находит ныне В тюрьме, — не в ратуше, в рабе, — не в гражданине. Спешит всегда вперед свободный гражданин. Коль Гарибальди он, то может в миг один Всё разломать, разбить, нарушить все порядки, И толпы, страх презрев, пойдут с ним без оглядки. Понятно, что король и слуги короля Трепещут и дрожат, о помощи моля, Пока герой штыки или тюрьму не встретит. Маяк, по мненью тьмы, виновен в том, что светит. 4 Неверную избрал ваш Гарибальди цель: Земной наш идеал — не наскочить на мель И, к берегу пристав, отдаться наслажденью. Жизнь человека — тир с пристрелянной мишенью. В чулане честность спит, наряд ее убог… Всех доблестей венец — набитый кошелек! Полезны короли. Мы быстро богатеем, Служа их прихотям, потворствуя затеям. Монарха высший долг — слепое мотовство. Иметь цивильный лист — обязанность его. Да, папа человек, не дух переодетый. Он тоже государь. Ему нужны монеты. Не может он ходить голодным и нагим. Озолотив его, мы бога утвердим. Бродить изгнанником, без крова и без пищи, Пристало лишь Христу. Нам не по нраву нищий. Зачем друг другу лгать? Возьмем любой пример: О повышении мечтает офицер, Мечтает генерал о маршал�