тся с Апеннин.
2
Безжалостный старик! Ты, ты теперь в ответе
За то, что в сумраке немые трупы эти
Терзает с карканьем зловещим воронье.
Пусть ночью забытье тревожное твое
Беззвучно населят уродливые птицы,
Клюющие во тьме кровавые глазницы.
О, выстройся пред ним, скелетов мрачный полк!
Да, пушки в этот день исполнили свой долг:
Есть чем похвастаться картечи перед нами;
Не встанут мертвецы. Служи обедню в храме,
Но все-таки проверь, отмыл ли руки ты,
Чтоб кровью не пятнать евангелья листы.
Ну вот, все хорошо, спокойно в мире снова,
И процветает храм наместника Христова.
Попам последний грош ирландец отдает.
Склонившись до земли, безмолвствует народ:
Он, как трава в полях, свистящих кос боится.
В Витербо можешь ты, о папа, возвратиться!
Царь славит небеса, пруссак победе рад…
В ложбинах, в рытвинах, где мертвецы лежат,
Визжит от радости, пирует род крысиный.
Затоптаны поля, обагрены долины,
И Гарибальди стал лишь призраком без сил,
Бессмертным, словно тень героя Фермопил.
Сияет папский двор; сам папа безмятежен,
И благостен душой, и незлобив, и нежен.
От радости готов он плакать без конца.
Он хвалит армию, французов и творца,
А более всего — могучую мортиру.
Так молодой поэт, в свою влюбленный лиру,
Не может не хвалить друзьям свой новый труд.
Откуда этот стон? То раненых везут.
Трубит победа в рог.
Предатели полезны.
Вчера, шурша парчой, нарядный и любезный,
Ты поле посетил той бойни роковой.
Сегодня, в жемчугах, в тиаре золотой,
Аудиенцию даешь, Христа избранник.
Когда-нибудь войдет в твои покои странник,
Изнемогающий от нищеты и ран.
Ты спросишь: «Как ты смел пробраться в Ватикан?
Ты беглый? Не могу ничем тебе помочь я.
Откуда на тебе овечьей шерсти клочья?»
Он скажет: «Я в пути ягненка долго нес.
Иду издалека. Я — Иисус Христос»,
3
Апостолу — петля, борцу — тюрьмы объятья.
Вы с Джоном Брауном, о Гарибальди, братья!
Чего хотели вы? Освободить народ.
Везде — от тропиков до северных широт —
Ликует произвол и миром управляет,
И подлостям служить он совесть заставляет.
О, как презренны мы! Как нас унизил рок!
Коль плюнет в нас посол, мы примем и плевок.
Мы платим за добро монетою расстрела.
Ему ты отдал трон? Невыгодное дело!
Жандармом нужно стать, чтобы снискать почет.
А честный гражданин в изгнании живет!
Мы подлы? Ну так что ж! Не станем отпираться:
Лизать хозяина нам слаще, чем кусаться.
Поверьте, здравый смысл здесь логику найдет:
Герою — кандалы, а палачу — почет.
Чем недовольны вы? Сведен баланс на славу:
Предателя — на трон, святого — на расправу.
Резня — солдата долг. Разить солдат привык.
Всегда служила смерть в лакеях у владык.
К тому ж у лебедя с орлом — любовь без меры.
Покорность — наш пароль, картечь — наш символ веры.
Солдат — лакей с ружьем. Для папы должен он
Добыть и почести и безмятежный сон.
Ужель отыщется такой смутьян лукавый,
Который посягнуть рискнет на наше право
Друг друга истреблять и рабски спины гнуть?
Не нужен вовсе нам прогресса скользкий путь!
Народ привык к тому, что в цепи он закован.
Он тем безгласнее, чем меньше образован,
И все, чем дорожить обязана страна, —
Налоги, эшафот, невежество, война, —
Опору верную себе находит ныне
В тюрьме, — не в ратуше, в рабе, — не в гражданине.
Спешит всегда вперед свободный гражданин.
Коль Гарибальди он, то может в миг один
Всё разломать, разбить, нарушить все порядки,
И толпы, страх презрев, пойдут с ним без оглядки.
Понятно, что король и слуги короля
Трепещут и дрожат, о помощи моля,
Пока герой штыки или тюрьму не встретит.
Маяк, по мненью тьмы, виновен в том, что светит.
4
Неверную избрал ваш Гарибальди цель:
Земной наш идеал — не наскочить на мель
И, к берегу пристав, отдаться наслажденью.
Жизнь человека — тир с пристрелянной мишенью.
В чулане честность спит, наряд ее убог…
Всех доблестей венец — набитый кошелек!
Полезны короли. Мы быстро богатеем,
Служа их прихотям, потворствуя затеям.
Монарха высший долг — слепое мотовство.
Иметь цивильный лист — обязанность его.
Да, папа человек, не дух переодетый.
Он тоже государь. Ему нужны монеты.
Не может он ходить голодным и нагим.
Озолотив его, мы бога утвердим.
Бродить изгнанником, без крова и без пищи,
Пристало лишь Христу. Нам не по нраву нищий.
Зачем друг другу лгать? Возьмем любой пример:
О повышении мечтает офицер,
Мечтает генерал о маршальском мундире…
Что может быть важней, чем деньги, в этом мире?
Достоин похвалы и славы ренегат,
Когда чиновен он, всесилен и богат.
Ганноверцы не зря себе снискали славу…
А тот, кому нужда и горести по нраву,
Пусть кончит жизнь свою на плахе: он — злодей
И сеет семена порока меж людей.
Пускай на каторге пожизненно томится
Диктатор, что казной боялся поживиться.
По духу родственны вояка и монах,
И папы, черт возьми, не птички в небесах!
Чтоб истребить ростки гражданственной отваги,
У немцев палки есть, есть у испанцев шпаги,
А у французов есть цензура… Точно так
Жмет короля народ, как ногу жмет башмак.
Разносим же его в кровопролитных битвах.
Победу испросив в святых своих молитвах,
Духовный наш отец докажет нам, что кнут
Прекрасен, коль его Силлабусом зовут.
Винтовкою Шаспо мы восхищаться вправе.
Прогресс — наш идеал. Он воплощен в зуаве.
Свята для нас картечь, и трижды свят шакал,
Которого конклав главой своей избрал.
В наш неразумный век мы папу уважаем
За то, что, совестью бесплодно не терзаем,
Умеет от врагов спасти свою казну,
Навербовать солдат и объявить войну,
За то, что он кричит: «Смерть жаждущим свободы!»
Поет хвалы ядру, слагает пушке оды,
Не устает твердить: «Убий!» и, наконец,
Оружие, и сталь, и порох, и свинец
Своим солдатам шлет и, прекратив витийство,
Сам снаряжает в бой кровавое убийство.
5
Прижми к груди своей поруганный мандат
И гордо в путь иди, наш рыцарь и солдат!
Как стойко перенес предательский удар ты…
Призывный голос наш услышь, изгнанник Спарты!
Изгнанники Афин, тебя мы ныне ждем:
Войди сияющий в наш невеселый дом.
Скорей! Мы ждем тебя. Сроднило нас страданье.
Мы родину хотим создать тебе в изгнанье,
Наш не согнувшийся и в пораженье брат.
Знай, что изгнаннику всегда изгнанник рад.
Тебе мы скажем: «Рим — надежды имя ныне». —
«Париж», — ответишь ты. Оденет дымкой синей
Нас вечер, и звезда на небеса взойдет
И нам покажется предвестницей свобод.
Без ненависти нет любви к людскому роду.
О, как она сильна, когда попы свободу
Грозятся задушить и ввергнуть нас во тьму!
Какая ярость в нас бушует… Почему?
Да потому, что мы полны любви и боли!
Готовы в бой идти мы за народ в неволе,
Как за детеныша готов сражаться лев.
О брат мой, мы спаслись, крушенье претерпев,
И поведем теперь неспешную беседу.
Ты будешь вспоминать палермскую победу,
Я вспомню горестный, поверженный Париж.
Гомера звучный стих ты волнам повторишь
И свой продолжишь путь, тернистый и опасный.
И вспыхнет вдалеке язык пожара красный.
6
О итальянцы, он опорой вашей был!
В себе пророка он с борцом соединил.
Он мог бы Рим вернуть возлюбленной отчизне
И, возвратив, поднять из праха к новой жизни.
Над ним величия сиял спокойный свет.
Уподобясь душой героям давних лет,
Он переплавил бы ваш Рим и воедино
Слил храбрость воина и доблесть гражданина.
Веллетри взял бы он, Везувий и Турин,
Капитолийский холм, и древний Палатин,
И Алигьери дух, и сердце Ювенала…
И, отковав людей из этого металла,
Он указал бы им титанов гордый путь.
Увы! В Италию он мог бы Рим вдохнуть.
7
Убийство свершено. Кто за него в ответе?
Не папа. Не король. Ничтожны люди эти.
Но кто убийца? Он. Тот человек из тьмы.
Он среди нас живет. Его скрываем мы.
Преемник черных дел Иуды и Синона,
Презренный лицемер без чести и закона,
Он тайно задушил Республику в ночи.
Вы славите его, монархи-палачи!
Но тщетно множит он охранников отряды, —
Упорно молния в него вперяет взгляды.
Расплата близится. Она не за горой.
Поэтому гремит на небе гром порой.
Мрак ночи осадил дворцовые ворота.
Неумолимая гроза зовет кого-то,
Подобна мстителю у вражеских дверей.
Из глубины лесов, с болот и пустырей
Несется приторный, тяжелый запах тленья,
И тленьем пахнет храм в часы богослуженья,
И, словно труп, елей удушливо смердит.
Италия в цепях, и Мексика, и Крит,
И Польша, и Париж, забывший об убитых,
Похожи в наши дни на строй гробниц открытых,
Как будто на земле, под взглядами светил,
Полно безудержных, неукротимых сил,
Убийство дикое раскрыло венчик алый —
Чудовищный цветок планеты одичалой.
Под грудой мертвецов земная скрыта твердь.
Победу празднует властительница-смерть.
Везде убитые — в полях и под скалами.
Призыв к оружию парит над их телами.
Они раскиданы, как пригоршни семян.
Их подхватила смерть — всесильный ураган —
И бросила