1869
из книги
«ПОСЛЕДНИЙ СНОП»
(Посмертное)
Взгляни, вон кузница, и там — два силача
В багровых отсветах пылающего горна.
Как искры сыплются! Не плющат ли сплеча
Два демона звезду на наковальне черной?
Над чем же трудятся два мрачных кузнеца?
То гордый ли клинок иль скромный лемех плуга?
Прислушивается к их молоту округа:
Он пробуждает дух и веселит сердца.
Куют ли меч они или куют орало,
Железо мирное иль боевую сталь, —
Они работают! Над ними солнце встало,
Раскинулась вокруг сияющая даль.
31 октября 1840
Дорога из д'Эперне в Шато-Тьери
О смерть! О грозный суд! Возмездье! Воздаянье!
О бездна, — ты удел всего, в чем есть сознанье!
И каждый, падая в тебя, всегда — один!
Скончался тот, кто лишь вчера был властелин.
Колокола гудят, им пушки громом вторят;
Все звуки медные друг с другом в небе спорят.
И ветер шелестит: «Склонитесь! Он почил!
Он, тот, кто властвовал, кто правил, полный сил,
Он, говоривший «Мы!» — помазанник священный!
Избранник божий! Тень создателя вселенной!
Теперь он в небесах, превыше всех владык!
Велик он в жизни был, и в смерти он велик!»
И толпами народ сбегается в печали;
Рядами факелы вдоль улиц запылали.
Вот траурный кортеж: гвардейцы впереди;
За эскадронами — горнисты; посреди
Роскошный катафалк, убранством ослепляя,
Над всеми высится, в сиянье утопая;
Блистает и плывет огромный мавзолей,
По ветру расплескав султаны лошадей,
Курений аромат, знамена развитые,
И складки пурпура, и кисти золотые.
Вся слава смертного — приманка для глупцов —
На дрогах предстает: вот царственный покров,
Венец со скипетром и шпага; гроб и тело.
Столицу скорбную, что ныне овдовела,
Окрестные поля, селенья — все собой
Заполнил топот ног и барабанный бой.
Теперь послушайте.
О, помысел ужасный!
Меж тем как шепчут все: «Вот он! Державный! Властный!
Кому служил сам бог, к нему склоняя слух», —
Вселился, может быть, он, темный, мрачный дух,
В одну из лошадей упряжки погребальной,
Влекущей в ночь и мглу сей поезд триумфальный.
Он вспомнить силится: «Где я?» — тоской знобим;
Он чует позади свой труп, влекомый им;
Он видит свой дворец; он узнает лакея,
Который говорит ему: «Пошел живее!»
Воскликнуть хочет он: «Взгляните — это я!»
Но челюсть стянута узлом небытия.
И между тем как он, в чудовищном обличье,
Свой Лувр и свой Версаль минует, в их величье,
Свой Эскурьял, свой Кремль иль свой Виндзор, с гербом —
Зубчатой башнею, иль царственным орлом,
Иль белой лилией, — его возница хлещет
Во имя падали бичом, а он трепещет.
Презренный, заключен в коне он ломовом,
Всем, что есть вечного, всем, что казнится в нем,
Впряженный в то, чему с природой должно слиться;
Бессмертный, тащит он свой тлен на колеснице.
О ужас! В день, когда сияет в небесах
Блеск имени его, а вензель на стенах
Сверкает золотом, надменный, величавый;
Когда торжественно над солнцем этой славы
Аббатство Сен-Дени, как черный саркофаг,
Простерло траурный, суровый полумрак,
Где свечи теплятся, горят паникадила,
Как будто на земле небесные светила
Ночь скорбная зажгла для этих похорон;
Когда склоняется пред гробом строй знамен
И новый Боссюэ, в пылу хвалы усердной,
О мертвом говорит, что, правый, милосердный,
Он славен и велик, как мир великий сам, —
Душа, под свист кнута, отвозит плоть к червям.