Выбрать главу
таной? Вот чем блистал король! И кажется ли дивом, Что он «Великим» стал, придя за «Справедливым»? О, слава, что венцом отрубленных голов Как бы созвездием сверкнула для веков! Лев, кошку выбравший соратником деяний! Воитель, казнями себе натерший длани, В тень мерзкую вдовы Скарроновой уйдя, В Бавиле властного поводыря найдя. Надменный меч — в ножнах, облизанных хорьками! Лавр, весь испятнанный кровавыми руками! Король — решеточник и свалочник! Венец, К чьим лилиям прильнул в ночной тиши чепец Ханжи-монахини; в котором скрыл от взгляда Скуфью железную тот старец — Торквемада! О, королем своим затоптанный народ! О, мир, что под звездой упавшею гниет! Закат эпохи той в удел достался совам, Что выползли из дупл, ночным внимая зовам. Маячил в темноте строй виселиц и плах, И смутно высились внушающие страх — Одно на западе, другое на востоке — Два колеса. И с них кидали взор безокий Два трупа — тех, кому молился род людской. Был первый Совестью, и Родиной — второй. О царственный Луи! Блистательный властитель, Герой! Но в будущем, где истины обитель, Где разных Бурдалу смолкают голоса, Триумф твой повезут — два этих колеса». Настала тишина, на миг умолкло слово; Но маска грянула свирепым смехом снова: «Вперед! Река рычит, и ветра вой не стих. Вперед же, короли! Куда? Что гонит их, Когда земного им, умершим, нету дела? Что за тревога их погнать во тьму сумела? Вперед, вперед! Куда ты их уводишь, ночь? Найти Четвертого ты хочешь им помочь? *** Что рассказать о нем, об этом — о четвертом? Он срам и грязь вознес над миром распростертым. Не кровью он, как те, был залит, а слюной. Коль прадед солнцем был, он стал безглазой мглой; Он смрад распространил; он вызвал затуханье Последнего луча, последнего дыханья; В сердца измученных туман вливал он тот, Что гнилью стелется вдоль топей и болот. Он бит под Росбахом, он голод ввел с Террейем. Прощай, все светлое, все то, чем сердце греем! Бесстыдство, произвол, стяжательство, позор; Привычка мерзкая — идти наперекор Всему, что честь велит. Сатир настороженный, Он был ничтожеством и мразью был зловонной! Близ прочих королей порой кружил орлан; Они — источник слез, несчастий, казней, ран, Бичей и ужасов. Он — только поруганье! И Франции чело, куда сам бог сиянье Свое струил, — при нем, при этом короле, Обучено клонить свой мутный стыд к земле. О горе! Паника подругой флагу стала; Постыдное «Бежим!» два раза прозвучало: Тут завопил разгром, банкротство взвыло там. Старинным доблестям пришел на смену срам. Честь умерла. Одно Фонтенуа блеснуло При царствованье том подвальном; все уснуло При трусе-короле: что подвиги ему? И, паутиною перевивая тьму, Хватая на лету в их устремленье к небу Красу и молодость — распутству на потребу, Гнездом паучьим он свою кровать вознес. Но все ж заря дарит земле мерцанье рос; День занимается, и бодрый веет холод; И Франция уже — та кузница, где молот Прогресса прогремел и новый мир кует. Все идеала ждут, король же — нечистот; Дня жаждет Франция, а он во мраке бродит И, утром устрашен, с ним рядом ночь возводит: К Парижу льнет второй, им созданный, Содом. Какое ж прозвище такому подберем? Глядите: подлые инстинкты, яд разврата, Все виды низостей, какими честь распята, Неведенье добра и зла, исканье тех, Кто всех гнусней, разгул, неблагодарность, грех, Вздох облегчения, что сына смерть умчала, Служенье голоду, чтоб денег прибывало, Народу — нищета, и под людей подкоп, Чтоб их нуждой жиреть, их разгрызая гроб! Король-вампир был слеп к слезам, смеялся ранам; Трусливый, дал царить в Париже англичанам; Калас — на колесе, и на костре — Лабарр; Жесток по дряблости, он наносил удар, Чтоб избежать труда быть добрым в царстве стонов; Навоз он в лилиях, Вителлий из Бурбонов! Но, к радостям своим прибавив ряд темниц, Бастильских башен мрак и хрип лежащих ниц В железных клетках — там, на Сен-Мишеле старом, Внук сотни королей, он был не самым ярым, Не больше всех народ и родину давил; Не самый бешеный, — он самым худшим был И самым низким. Всех он гнал, дерзнувших мыслить; Глупец, подпорку он пытался вдруг расчислить Для трона ветхого: в Оленьем парке он Об инквизиции лелеял сладкий сон. Имея целью зло и в топь уйдя по плечи, Он, слышно, ванны брал из крови человечьей. Он право попирал и девичьи цветы; Распутник, матерей он вызывал бунты. Весь грязь, он гордым был, холодным, нетерпимым… Ну как же не прозвать подобного — «Любимым»? Да, этот негодяй презренен был — до слез! Зверь! Некий маниак ему укол нанес Булавкой; вмиг предстал из Прузия Бузирис, — И вопли Францию заполонили, ширясь Огонь, соски в клещах, расплавленный свинец, Кипящая смола, страдальческий венец Даря виновному, — все лавой мук излилось Из той царапины, что в кратер превратилась. И Данту не являл подобных пыток ад… Отверженец! Земле он мерзок, точно гад; Хохочет нагло в нем всех венценосцев свора; «Пей!» — подает ему историк чан позора. О, боже правый! Ночь! Небес нетленных щит! Ужель таков закон, что ужас — грязь родит, Что прячутся от льва в канаву у заборов И что наследует лесному вепрю боров? Но вот над подлецом взмахнула смерть косой; Он отдал мраку то, что мнил своей душой. Когда его везли под перезвон унылый В аббатство Сен-Дени, где королей могилы, Где рядом трус, храбрец, злодей и хам легли, — Когда священники обильно ладан жгли, Чтоб колесницу скрыть завесой дыма жалкой, Все видели кругом, как лил из катафалка Никем не жданный дождь, сквозь плотный дуб сочась, В колеса брызгая и оскверняя грязь: То был король, монарх, священная особа, Что падал каплями сквозь оболочку гроба. Живете, деспоты, весь мир вбирая в пасть! Есть Помпадур у вас, и Дюбарри, и власть; Смеетесь, правите; пред вами все — дугою, Но дрожь стыда у всех за вашею спиною. Истории не счесть творимых вами зол. Вы умираете, — немедля ореол! И речь надгробная, подруга лести хитрой, Приходит во дворец, в слезах, блистая митрой, Вручить вас господу во вздохах панихид. От ваших подвигов епископ не бежит, Бальзамировщики ж бегут от ваших трупов!» *** И маски ропот свой струили в ночь с уступов. Казалось, где-то там с бездонной глубиной Зловеще шепчется полночных волн прибой. Одна из масок, в ночь вперясь горящим оком, Вскричала: «Север, юг и вы, закат с востоком, Где солнце день за днем свой совершает путь, — Глядите: короли везде! Когда ж рвануть Великая гроза свои посмеет цепи, Гроза скорбей и мук, томящаяся в склепе, — Чтоб в вихре бешеном короны завертеть, Чтобы заставить львов от ужаса реветь, Чтоб ветром сотрясти любой дворец проклятый И перенять себе галоп у конных статуй? О вы, из мрамора и бронзы короли, Пятой мертвящие все уголки земли, Проклятье вам! Когда б, небесной бурей прянув, Ночь разметала вас, безжалостных тиранов, И молнийным бичом хлестала вас и жгла, И в страхе грызли бы и рвали удила Все кони медные, все мраморные кони, И всех вас, деспоты, в безудержной погоне Низвергла в бездну ту, где вечный стон звучал, Чтоб вас навеки скрыл небесный туч обвал!» И маска плакала, меча проклятья в дали, Где трое всадников по-прежнему скакали; Казалась совестью карающей она. «Терпенье!» — прозвучал ей крик хохотуна. И трое королей вдоль набережной темной, Не слыша воплей тех, неслись во мрак огромный.