— Чего, котик?
— Чего-то небывалого, особенного. — Барышня подозрительно отодвинулась, а он, хрустнув пальцами, сказал:
— Всё так знакомо…
И опустил голову.
«Вынет пистолет да и…» — вздрогнув, подумала барышня и тотчас, сделав ласковое лицо, кокетливо прищурилась, говоря:
— Разве я вам не нравлюсь?
— О, нет, — сказал он вполголоса, не поднимая головы. — Нет, не в этом дело!
Подвинулся к ней, сжав кулак до того крепко, что побелела кожа на суставах пальцев, виновато выговаривая:
— Видите ли, — поймите меня! — я хотел просто поговорить… с человеком…
Усмехнувшись, он разжал кулак. Барышня спросила:
— Это мне?
И двумя пальцами взяла с ладони красную бумажку.
— Пожалуйста! Вы извините меня! Я — уйду.
Барышня расправила билет, подёргала его за углы и великодушно предложила:
— А то — останьтесь?
Но он, уже одетый, сунул ей руку:
— Прощайте!
Барышня ласково кивнула головой:
— До свиданья, котик!
Сунув ноги в галоши, он с треском растворил дверь, обернулся и, заглядывая в комнату, сказал:
— Вы — не беспокойтесь, я сам заплачу старику…
— Ф-фу, — вздохнула барышня, услыхав, как хлопнула наружная дверь.
Потом, посмотрев бумажку на свет лампы, сказала вполголоса:
— Какой дурак!..
И начала не торопясь одеваться, напевая:
[День сгоревший хороня…]
[Иду межой среди овса…]
Из дневника
В мире живут две мысли: одна, смело глядя во тьму загадок жизни, стремится разгадать их, другая признаёт тайны необъяснимыми и, в страхе пред ними, обоготворяет их.
Для одной — нет непознаваемого, существует только непознанное, другая — верит, что мир непознаваем навсегда.
Первая идёт сквозь хаос явлений бытия, бесстрашно касаясь всего на трудном пути своём и всё оживляя энергией своею, даже немые камни заставляет она красноречиво рассказывать о начале жизни; вторая — пугливо бросается из стороны в сторону, безуспешно пытаясь найти оправдание своего бытия.
— Существую ли я? — спрашивает она сама себя, тогда как первая говорит:
— Я — действую!
Первая нередко сама отдаёт себя мукам сомнений в силе своей, но холод скептицизма только оздоровляет её, и, ещё более сильная, она снова видит цель бытия в деянии; вторая — всегда живёт в страхе пред собою, ей кажется, что кроме неё есть нечто высшее — начало, родственное ей, но — враждебное и грозно охраняющее тайну своего бытия.
Цель первой — бесконечное движение от одной истины к следующей и сквозь все — к последней, какова бы она ни была; цель второй — найти в мире вечного движения, вечных колебаний мёртвую точку и утвердить на ней непререкаемый догмат, сковать дух исследования и критики железными оковами внушения.
Одна — философствует из любви к мудрости, будучи мужественно уверена в силе своей; другая — размышляет со страха, в чаянии победить страх.
Они обе свободны, одна — как всякая энергия, другая — как бездомная собака, она визжит пред каждой дверью, за которой чувствуется тепло, покой и дешёвенький уют.
Чаще всего эта вторая мысль пресмыкается на папертях храмов, умоляя о милостыне внимания к ней — силу, созданную её же страхом.
Это она, разлагаясь, отравляет землю ядами метафизики и мистики, первая же мысль на пути своём украшает мир дарами искусства и науки.
Миша
Миша был мальчик-непоседа, ему всегда хотелось что-нибудь делать, и, если его не отпускали гулять, он целый день вертелся, как волчок, под ногами взрослых.
Каждому мальчику и девочке хорошо известно, что взрослые — народ, всегда занятый какими-то скучными делами, поэтому они ужасно часто говорят маленьким:
«Не мешайте!»
Мише особенно часто приходилось слышать это слово и от мамы, которая вечно была занята делами, и от папы, который целые дни сидел у себя в кабинете, сочиняя разные книжки, очень большие и, должно быть, скучные, — Мише не давали читать эти книжки.
Мама была очень хорошая, точно куколка, и папа тоже, но он был похож не на куклу, а на индейца.
Вот однажды перед весной, когда погода испортилась, каждый день шёл дождь и снег, гулять было нельзя и Миша особенно усердно мешал папе с мамой заниматься делами, папа спросил его:
— Слушай, Миша, тебе очень скучно?
— Как арифметика! — сказал Миша.
— Ну, возьми вот эту тетрадку и записывай в неё всё интересное, что с тобой случится, понимаешь? Это называется: «дневник». Ты будешь вести дневник!
Миша взял тетрадку и спросил:
— А что случится интересное?
— Я же не знаю! — сказал папа, закуривая папироску.
— А почему не знаешь?
— Потому что когда я был маленький, то плохо учился и ко всем приставал с глупыми вопросами, а сам ни о чём не думал, — понял? Ну, иди!
Миша понял, что папа намекает на него и не желает говорить с ним; он хотел обидеться, Миша, да уж очень хорошие глаза были у папы. Он только спросил:
— А кто будет делать интересное?
— Ты сам, — ответил папа. — Уходи, пожалуйста, не мешай!
Миша ушёл в свою комнату, разложил тетрадку на столе и, подумав, написал на первой странице:
«Ето дневник.
Папа дал мне хоршую тетрадку. Если я буду писать в нее что хочу, так будет интересное».