Ферапонтов один с братом был дома; он поставил самовар, и Тушин с Алпатычем у открытого окна сели с стаканами. Кое-где горело, но нечего было смотреть, надо было отдохнуть. Напившись чаю и потолковав, Алпатыч опомнился и велел закладывать, но только что он опять выехал из ворот, как войска запрудили всю дорогу. Войска шли поспешно, весело и говорливо, но шли назад.
— Куда?
— Отступать.
Молва, что отступают, поразила всех. Из одних ворот, с криком теснясь, выли бабы.
— Французы на мосту, отступают, — послышались голоса, и Алпатыч побежал опять, сам не зная куда. В Петербургском предместьи (ночь была месячная) стояли солдаты против генеральского дома, и один офицер раздувал полами костер, подложенный под вынутую доску забора. Забор занимался. Алпатыч набрал тесин и понес под другой угол дома, вся рота взялась за это дело.
— Так, дедушка, важно! — кричали голоса. — Вот как занялась, пошла драть.
Князь Андрей, отступавший позади своего полка, наехал на эту сцену. «Старик-то точно Алпатыч», подумал он. Адъютант доложил князю Андрею, что солдаты жгут. [432]
— Я вас об этом не спрашиваю, — сказал князь Андрей.
Алпатыч, удовольствовавшись видом падавшего забора, пошел к лошадям, там тоже горело и толстый Ферапонтов кричал:
— Так, важно! Пропадай вся!
Алпатыч увязался за повозкой с снарядами и выбрался из города и в самое Преображенье к вечеру приехал в Лысые Горы. [433]>
№ 173 (рук. № 89. T. III, ч. 2, гл. VIII, X—XI). [434]
<Князь, вышедший из комнат в 5-м часу, успел уже переделать много дела. Он был на фортификационных работах, где мужики копали ров, принял приезжавшего доктора и городничего [435], и когда княжна Марья вышла в сад, он на кругу в тени смотрел свою милицию и раздавал всем ружья и копья. Никто еще ничего не говорил про состояние князя, но все дворовые уж не так, как прежде, исполняли его приказания, вопросительно переглядываясь между собой. Показывая, как держать ружье, князь пошатнулся и упал. Когда княжна Марья вышла из дома, навстречу ей вели под руки, а он [436]кричал что-то.
— Эти ракальи не хотят! С ними ничего не будет, они первого вала не защитят! Расстреляю! Je me suis foulé le pied ce n’est rien, [437]— сказал он дочери, встретившей его, и замолк.
Когда его провели в кабинет, он посидел, закрыв глаза, и потом вдруг позвал Тихона, велел закладывать карету и подавать себе одеваться мундир со всеми регалиями.
«Надо самому объяснить, ничего не будет. [438]
И, одеваясь, поддерживаемый двумя людьми, он беспрестанно останавливался, чтобы отдавать приказания о том, что делать в его отсутствие, как часовые должны скакать, донося дневальным, как надо стрелять во рву, как карета должна быть готова для Н[иколушки] и няни и другая для княжны Марьи. Его всё еще не смели не слушаться, и он был одет в напудренном парике и мундире екатерининского времени. Уж он сбирался выходить, когда ему принесли письмо от смоленского губернатора. [439]Губернатор писал, что советует князю немедленно уезжать, так как войска наши отступают за Дорогобуж и всё пространство до Лысых Гор будет открыто. [440]
Княжна Марья, вышедшая в это время к доктору, с которым она советовалась, как бы удержать князя от поездки и увезти его в Москву, услыхала падение чего-то в кабинете и громкий крик, как будто князь ругал кого-то. Когда она вошла, он сидел на кресле, рвал с себя парик, ордена (стол, уроненный, лежал подле) и кричал с страшно налившимся кровью лицом, с сухими, запекшимися губами.
— Изменники! Прохвосты! Чтоб я уехал! Я не немец, заройте меня, тут заройте. Императрица, матушка. А? [441]Вон, злодеи. Сына вам отдал, дочь! Для вас украсил, для вас. [442]Я — старик. [443]Ну!
Он хотел вскочить, [444]вдруг оборвался и, упав навзничь, захрипел.
Его раздели, положили на кровать, пустили кровь: кровь не пошла. Он всё время неприятно улыбался и так с этой улыбкой и остановились его глаза и вытянулись ноги. На другой день его повезли похоронить, и княжна Марья поехала с ним в Богучарово.
Было несколько человек чиновников и Тушин без руки, к которому пот[ом] княжне Марье естественно было обращаться за советом и помощью. [445]
—————
Приехав в Богучарово, княжна Марья нашла рыдающую Бурьен, но так рыдать нельзя постоянно. Амалия Федоровна с грустью спросила княжну Марью, что она намерена предпринять теперь.
— Я ничего не знаю, я, как во сне [?], — говорила княжна Марья.
— Ах, я очень то понимаю, но дело в том, что мы в опасности. Я знаю, что французы со всех сторон и вот что.
Амалия Федоровна показала письмо, в котором французский полковник Fleury обещал жителям покровительство и защиту, ежели они останутся на своих местах, и обращался к своей compatriote, [446]прося ее содействовать распространению этой повестки, за что она и жители получат награждение императора.
Княжна Марья дочла всё письмо, слезы еще стояли в ее глазах, но, окончив письмо и прочтя последние слова о награде императора ей, ей, на которой было теперь всё: и Коко, и гроб отца, — она вдруг вскочила.
— Mon père avait raison, [447]— сказала она, — чтоб я отдала прах отца, Коко, — говорила, раздражая себя. Она пошла к Тушину и сообщила ему всё. Был собран военный совет: Алпатыч, Дронушка и Тушин, и решено, что так же опасно уехать, как защищаться. Решено защищаться, созвана сходка, которая, по словам Бурьен, уже решила покориться Наполеону, и княжна провозгласила им свое решенье умереть, дожидаясь помощи, но не сдаваться. [448]Тушин хотел поддержать это геройство, махнул своим остатком руки, говоря: за царя и отечество, но его слова не подействовали. На сходке сзади что-то говорили неясно. Мужики же были готовы принять Напол[еона], освобождавшего их и платившего по 10 рублей за воз хлеба фальшивыми ассигнациями. Но, когда услыхали слова княжны Марьи и Тушина, один поближе ловко и удобно сумел выразить, что они куда княжна, туда и они, и все заговорили то же и разошлись с мыслью, что они — молодцы. Княжна Марья с Тушиным и главное Алпатычем занялись распоряжениями.> [449]
* № 174 (рук. № 89. T. III, ч. 2, гл. VI—VII).
Да не упрекнут меня в подбирании [450]тривиальных подробностей для описания действий людей, признанных великими, как этот казак, как Аркольский мост и т. п. Ежели бы не было описаний, старающихся выказать великими самые пошлые подробности, не было бы и моих [?] описаний. В описании жизни Ньютона подробности о его пище и о том, как он спотыкнулся, не могут иметь никакого влияния на значение его как великого человека — они посторонни; но здесь наоборот. Бог знает, что бы осталось от великих людей, правителей и воинов, ежели бы перевести на обыденный язык всю их деятельность. [451]
* № 175 (рук. № 89. T. III, ч. 2, гл. XV—XVI). [452]
433
<Берг приказывает остановить пожар.
— Прикажите, — говорит князь Андрей, — я приказывал вчера ротному командиру отвести обоз, а он не отвел и его убили. — Князь Андрей отвернулся. Рр-рухнула стена.> <(Князь Андрей написал записку отцу с Алпатычем.)>
434
440
444
445
Княжна Марья получила письмо от Жюли:
(Княжна Марья пишет успокоительное письмо.) Voila m-r Telianine [Вот г-н Телянин].
448
Брат Алпатыча <Дрон> — Анисим, мужик суровый, верный. Пешком прошел 50 верст.
449
Попадья, и Pierre спокоен.
Начало дела, линия огней и дурман, наступающий на него, и тоска, что нечего делать. Андрей узнал его, он улетел с атакой, и Андрей усмехнулся.
Андрея ведут на Шевардино, он наслаждается, что он в рядах. Ну теперь конец. А теперь-то и жалко.
— Бросьте, ребята, — говорит, хотя знает, что не бросят.
Перевязочный пункт в лесу. Ils veulent encore, donnez leur en [Они еще захотели, так задайте же им].
Сморкается.
Назначение Кутузова.
451
По-французски также.
Труп[п]а, дорого стоящая.
Укладываются.
Неопределенность первое время. К[нязь] В[асилий] говорил: Il est borgne [Он — кривой].
На другой день рассказ князя Василия: Il у voit assez [Он достаточно видит] — дипломату.
Кутузов делает свои условия [?] и едет. Комитет.