Мы бы не останавливались на анализе действий [489]полководцев, ежели бы не существовало то, в кровь и плоть перешедшее, убеждение о гениальности [490]полководцев. — Действия Наполеона и Кутузова в Бородинском сражении были непроизвольны и бессмысленны.
* № 178 (рук. № 89. T. III, ч. 2, гл. XVII—XXI).
<24 августа 1812 года [491]вечером узналось в Москве, что французы в 60 верстах [492]по Смоленской дороге и сражаются с русскими. [493]В Москве уже всё волновалось, каждый день выходили растопчинские афишки, [494]иностранцы все были высланы, скоро должен был быть готов шар, который полетит в лагерь французов, и многие уезжали по направлению к Нижнему и Тамбову. Из Москвы вывозили и присутственные места и пушки. [495]Каждый день разносили растопчинские афишки; в одной писалось: «Здесь мне от Государя поручено сделать большой шар, на котором 50 человек полетят, куда захотят, и по ветру и п[ротив] ветру, и что от него будет, узнаете и порадуетесь...» и т. д. [496]В другой писалось: «...а я теперь здоров, у меня болел глаз, а теперь смотрю в оба».
Pierre, прочтя это, болезненно улыбнулся, как он улыбался, когда добрый человек от всей души рассказывал глупый, несмешной анекдот. Это действие производили на него все афишки графа. Он ничего не говорил и не думал даже ясно, но чувствовал, что это что-то не то. [497]
Pierre испытывал неопределенное и радостное беспокойство; был в Москве, с утра и до вечера проводя вне дома, и прислушиваясь ко всем слухам.
Собирание и обмундирование Без[уховского] полка было поручено главному управляющему, и дело подвигалось. Pierre уж и не мешался в него — он знал, что во всяком практическом деле он только напутает. Он говорил только управляющему: «Ничего не жалейте. — <Ну, что за дело, что заложить, что продать — делайте>».
Pierre знал только одно, что пришло время, когда хорошо стало таким людям, как он, [498]которые рады тому, что так или иначе, но расстроивается скучный порядок жизни. Pierre смотрел на ужас, отчаяние акуратных, почтенных людей, — всегда тайных врагов его и радовался. — «А мне-то и хорошо, что пришло время показать, что всё это— вздор». От этого приятного чувства он был [499]беспокоен, ему всё хотелось еще что-нибудь [500]отдать и как-нибудь сделать себе похуже и совсем, совсем изменить свою жизнь.
Он не засиживался дома и, как вставал, ходил по городу и знакомым. Все говорили по-русски.
— Вы слышали: мы не колебнулись, — говорила ему Жюли Друбецкая, щипля корпию.
— Это подобной древней Риму геройства, — сказал ему А. Б. Голицын.
Ростовы были такие же, как все, старались говорить по-русски, любовались афишами, щипали корпию. Худая Наташа с блестящими глазами присаживалась, слушала и ничего не говорила. Старая графиня заботилась о богатстве дома, составлявшем одну надежду поправления дел, и бранила Разумовского за то, что он теперь отделывался от покупки. Они ждали подвод из деревни для вывоза всего из дома, и экипажей, чтоб ехать в Тамбов. 24 числа Pierre был у них и сказал, что он едет в армию. Когда он сказал это, Наташа изменилась и не спускала с него глаз и проводила его до передней.> [501]
Несмотря на то, что всем своим знакомым Pierre, [502]краснея, одно и то же говорил, что он не только никогда не будет командовать своим батальоном, но что он ни за что в мире не пойдет на войну, что он и по корпуленции своей представляет слишком большую мишень и слишком неловок и тяжел, Ріеrre давно уже волновался мыслью о том, чтобы поехать к армии и самому своими глазами увидать, что такое война. [503]
25 августа, получив от адъютанта Раевского известие о приближении французов и вероятном сражении, [504]Pierr’у еще более захотелось ехать в армию посмотреть, что там делалось, и с этой целью, чтобы сдать свою должность по комитету пожертвований и быть свободным, поехал к Растопчину.
Проезжая по Болотной [505]площади, он увидал толпу у Лобного места и, остановившись, [506]слез с дрожек.
Это была экзекуция французского повара за обвинение в шпионстве. Экзекуция только что кончилась, и палач отвязывал от кобылы жалостно стонавшего толстого человека в синих чулках и зеленом камзоле, [507]с рыжими бакенбардами.
Другой [508]преступник, худенький и бледный, стоял тут же [509]с испуганно болезненным видом, подобным тому же, который имел худой француз.
Pierre проталкивался сквозь толпу, спрашивая: — Что это, кто, за что, — и не получал ответа; толпа чиновников, народа, женщин жадно смотрела и ждала. Когда толстого человека отвязали и он, видимо, не в силах удержаться, хотя и хотел этого, заплакал, сам сердясь на себя, как плачут взрослые сангвинические люди, толпа заговорила, как показалось Pierr’у для того, чтобы заглушить в самой себе чувство жалости, и послышались слова:
— То-то теперь запел: патушка, переяславные, ни пуду, ни пуду, [510]— говорил один, [511]вероятно кучер господский, подле Pierr’а. [512]
— Что, мусью, видно, русский соус кисел, француз набил оскомину, [513]— подхватил шутку кучера приказный. Pierre посмотрел, покачал головой, сморщился [514]и, повернувшись, пошел назад к дрожкам, [515]и решил, что он не может больше оставаться в Москве и едет к армии.
Растопчин был занят и через адъютанта выслал сказать, что очень хорошо. Pierre поехал домой и оставил приказание своему всезнающему, всемогущему, умнейшему и известному всей Москве дворецкому Евстратовичу о том, что он в ночь поедет в Татаринову к войску. [516]<И дворецкий всё вспомнил и обо всем распорядился. Он старого Безухого берейтора послал с подводой и лошадьми верховыми вперед, а графу была готова коляска и выслана подстава.>
495
496
497
506
507
514
515