– Оклеветали злые люди.
– Оклеветали, не оклеветали, а вся подноготная дознана и без наказания не оставим. Ответишь! И притом у тебя фамилия персидская.
А была в ту пору война с персами, и все тарские персы, страха ради и скрыти, переделывали свои фамилии из персидских на тарские. Гаврилы же фамилия Прокопов.
– Матушка, какая же такая персидская?
– Все равно, что персидская, изменник! А хочешь избавиться от наказания и по-старому служить нам, изволь, только за это ты должен убить Палагею. Знаешь?
– Знаем.
– Убить надо девчонку. Всякий день из гимназии заходит к няньке на могилу, там и покончишь.
Что делать бедняге? – Не согласишься – пропадешь, а согласишься – грех на душу. Лучше уж грех – грех замолить можно. А то куда ребятам-то без отца – двенадцать душ, с голода подохнут. Лучше согласиться.
Улучил Гаврила подходящее время, залег на берегу моря за нянькиной могилой, и когда явилась Палагея, присела на могилу тайные думы свои думать, выскочил Гаврила из-за своей засады да пикой на Палагею.
Она на колени:
– Не губи, – говорит, – Гаврила. Что тебе я сделала?
– А вот, сыму тебе голову с плеч, тогда и узнаешь! – а сам дрожмя дрожит.
Она тихим голосом:
– Ты, Гаврила, верно, обознался. Я – Палагея. Ни в чем я перед тобой не виновата.
– Знаю, – сказал Гаврила, – я и сам ни в чем не виновен. Оклеветали! Двенадцать ртов голодных, на круг четырнадцать. Ребят жалко! – а сам так смотрит, – и тебя мне жалко. Да ничего не могу поделать. Твоя мать Гайка приказала убить тебя. Не убью, мне крышка.
– Дай мне хоть с белым светом проститься! – заплакала Палагея няньке своей Егоровне, – не встанет старуха из могилы, не образумит Гаврилу, – няньке предсмертную жалобу на свою злую долю выплакивала.
И когда она так плакала, прощаясь с белым светом, случилось плыли по морю разбойники поживиться и видя Гаврилу с пикой над царевной, окликнули. Гаврила с перепугу пику на земь и драла. А разбойники к Палагее, ухватили да на корабль.
Очумелый прибежал Гаврила к Гайке.
– Готово: покончил!
И проверять нечего, конечно, покончил: такой был Гаврила очумелый, как от самой злой «ханжи».
И весь вечер до глубокой ночи, сидя под сторожкой, чумел Гаврила, сам себя допрашивал, сам же себе отвечая в растери.
– Ты кто?
– Я.
– А где ты живешь?
– Кто?
– Я.
– Да кто ты?
– Я.
Едва, едва уходился, конечно, не спроста, дело ясно.
И успокоилась Гайка. И все золото, и серебро палагеено отложила дочке своей Марсютке – вот будет невеста, всякому на зависть, хоть за царя, хоть за короля, и никто не посмеет хаить.
А разбойники приплыли на остров Родос и там, под видом месопотамских купцов, выгрузили с награбленными товарами и Палагею.
Торчать на пристани, мерзнуть под ветром не пришлось Палагее – живой товар ходкий – через блудничного откупщика Поддувалу в тот же самый день попала она к блудничной хозяйке, к знаменитой на всем острове Анне Дементьевне в дом.
Анна Дементьевна ни в каком политехническом институте не обучалась и никакой химии не проходила, а приготовляла «ханжу», что твою белоголовую: через отварной картофель пропускала она денатурат так ловко, ни запаху, ни привкусу. И на сладкую фиалку и розочку дом ее от гостей ломился, а притом еще и развлечения.
Очутившись у Анны Дементьевны, все поняла Палагея и горько заплакала: лучше бы ей тогда Гаврила с плеч голову снял.
Разбойники продали Палагею Поддувале за пятнадцать золотых. Под дувала уступил ее Анне Дементьевне за сто, а Анна Дементьевна метила заработать не больше, не меньше, как все двести.
Посадила она Палагею в блудилище среди самых первых блудниц, а сама кликнула по богатым и охотникам, что в ее доме объявилась новенькая красоты писанной.
Услышал Антагор, великий князь родосский, и как стемнело, шмыг тайком в блудилище по знакомой дорожке. Его-то Анна Дементьевна и поджидала: тут не двести, а и полтысячи взять можно, да, кроме того, подарок. Она сама ввела Палагею в особую комнату и оставила их вдвоем.
Как перед Гаврилой-сторожем у нянькиной могилы, стала Палагея перед Антагором, все ему рассказала и о своей матери царице Тахии, – как на море волной унесена, и о отце, царе тирском Аполлоне, – как в безвестности плавает по морю, кличет царицу безотклично, и о себе рассказала, – как безвинно убить замыслили и вот разбойники ее схватили, и попала она сюда.
Жалостливый был князь Антагор и хоть мало чему поверил, – за свою многолетнюю практику сколько он от всяких новеньких этих самых царских да разбойничьих повестей наслушался, рассказывали для пущего завлечения и цены ради, – все-таки пожалел Палагею.