– Чего же ты хочешь?
Тут-то обычно и начинался торг. Но Палагея об одном просила – ей ничего не надо, пусть будет жить она в лишениях и нищете…
– Ну, ладно, коли уж так, вот отдай хозяйке, это за тебя плата. Я сам еще поговорю, что-нибудь сделаем.
Отпустив Палагею, дал Анне Дементьевне сто золотых: он берет за себя Палагею, но чтобы не только что касаться к ней, а и видеть ее никто не смеет: «понимаете?»
Анна Дементьевна с княжеским кушем, да и палагеина плата оказалась целою тысячью, Анна Дементьевна была очень довольна. И с того вечера пошла о Палагее слава, как о хозяйской любимице, и все с самой хозяйки и до вышибалы Степана величали Палагею княгиней.
Аполлон плыл по морю безвестно.
Там где-то стоял его родной Тир, – вспоминали ли о нем, а может, и забыли? И где-то жила одиноко, дожидаясь его, дарица Тахия, а может, и не ждала?
От острова к острову, от города к городу, от пристани к пристани плыл Аполлон.
И вот почувствовал он, наступил срок – он может увидеть свою дочь Палагею, и пусть решит она: пропадать ему или вернуться в Тир?
С полным чувством, решившись повернуть свою судьбу, с сердцем, затаившимся перед часом свидания, робко, как привыкший к ударам, и уверенно, как выдержавший искус, верно направил Аполлон корабль к Тарсу.
Вечером на закате Аполлон достиг Тарса.
С палубы ему видно Марсово поле и белый камень, розовый при закате, работа Дайла, увековечивший его имя. Завтра, утром, когда зазвонят к поздней обедне, пойдет он через Марсово поле знакомой дорогой к красному дому, постучит в калитку. Сердце у него замирает – не дождаться ему утра.
А Черила и Гайка, прослышав от людей о тирском корабле, нарядились в черное, сделали кислые физиономии, да на корабль. Так и есть, не ошиблись, корабль Аполлона.
А вот и сам он: какой испуганный и оробевший.
– Жива ли моя дочь?
Еще больше окислились.
– Дочь твоя давно умерла.
Кто же решит его судьбу?
Бежал от смерти, не тронула. Но смерть по пятам идет – взяла царицу, взяла царевну. Тахию он сам отдал морю, дочь – чужим людям. Или все, что он делает, не так? И пусть бы сам он бросился тогда в море и умилостивил бурю, или нет, мертвую Тахию все равно не оставили бы на корабле, нет, он с мертвой поплыл бы живой на лодке. А куда же дочь-то? Оставил бы на корабле. Чужим людям? Или так, он плавал бы на корабле и с ним его дочь, сам бы ее и воспитывал. Зачем он поверил, разве можно было отдавать за золото чужим людям? Вот и уберегли: не свое. Но он знал их, хорошие люди. Может, и хорошие, да разве кто может уберечь от смерти, если смерть захочет? Нет, в чем-то он виновен и за то ему кара. Он должен все принять и все снести и тогда будет свободен.
Аполлон дал зарок плавать еще десять лет, не выходя с корабля на землю. И просил дружину свою, не искушать: что бы ни случилось, под страхом наказания, запретил выманивать из темной каюты на волю.
И поплыл черный корабль – плыл Аполлон, куда глаза глядят.
И много плутал его черный корабль.
Неверное море, то оно ласково – плыл бы и земли не надо, а то проклинаешь минуту, когда вверился его вероломной власти.
И опять, как когда-то, море вскипело и носился корабль как щепка.
В ночь прибило волной. Поутру смотрят, Родос.
В тот день на Родосе большой был праздник, и на пристани, как стая птиц, алели праздничные корабли, к ним и подплыл печальный корабль.
Аполлон велел дружине выйти на берег, закупить в городе угощения – пусть потешатся после гроз и испытаний, – а сам остался в своей темной каюте.
Слышны песни и музыка.
«Сойди же на берег! Посмотри, как хорошо на земле, какая трава, потрогай, вдохни!» – во все уши нашептывало в темной в душной каюте.
Аполлон твердо стоял на своем вольном столпе.
И музыка тише, а песни унывней.
После парадного обеда Антагор, князь родосский, вышел к народу. Потянуло на волю и провожаемый кликами, шел по улицам к пристани, – за веселость и добрую душу Антагора любили.
– Чей это печальный корабль и почему на нем траур?
Но никто ничего не мог ответить: должно быть, ночной бурей прибило к берегу корабль.
Антагор захотел сам разузнать.
Дружина Аполлона пировала на берегу.
– Чей это корабль и почему так печален?
– Наш князь в большой печали, потому и корабль печален.
– Сегодня мои именины, подите, попросите вашего князя ко мне. Я даю большой пир, будем веселы все!
Но никого не нашлось, кто бы осмелился нарушить завет.
– Под страхом наказания наш князь запретил вызывать его из каюты. Мы поклялись.
– Дело ваше, – сказал Антагор, – вы клялись, я же свободен от клятвы! – я пошел на корабль.