– один бес одному старцу, другой бес другому старцу тайно на левое ухо принялись свое нашептывать – сами шепчут, сами на блокнотах старцеву болтовню записывать: и, исписав блокнот, взялись на себе писать: и не осталось и свободного местечка на их вонючем бесовском мясище, все сплошь с рог и до хвоста и с хвоста до кончика было у бесов мелко исписано стоячим почерком!
Но тут старцы в разум пришли, стали каяться и отрекаться от праздных слов и побоя:
– и загорелись тогда у бесов блокноты – и все записанное сгорело!
А когда старцы простили друг друга пошел пламень палить – слова, разговоры записанные жечь на вонючем бесовском мясище – и запрыгали бесы, заскакали фокстротом по избушке, и так скакали и такие рожицы корчили, нет, невозможно было не расхохотаться!
Вот отчего он расхохотался!
. . . . . . . . . .
– Ой, чудно как плясали! – сказал отрок.
И стоял перед старцами, как стоял у березок, так сложив руки, и словно улыбался, тих и кроток и ясен.
И был дух Господен на нем.
Крепкая душа*
Во время службы вошла женщина в глубоком трауре.
С плачем она молилась:
– Оставил меня, Господи, помилуй мя, милосердый!
И от ее крика и вопля и слез старец перестал молиться и, ближе вглядываясь в плачущую, сам растрогался сердцем:
«Вдова, должно быть, трудно живется».
И дождавшись, когда кончится служба, подозвал сопровождавшего ее арапа:
– Скажи своей госпоже, – сказал старец, – есть у меня к ней тайное слово.
Арап передал – и она подошла к старцу.
И старец сказал ей все, что подумал о ней –
– О беде, как от людей она терпит!
– Ничего подобного! ты и не представляешь себе, что у меня за горе.
– Какое же твое горе?
– Я отверженная Богом – с плачем воскликнула она, – вот уж сколько лет, счастье и удача не покидает наш дом, я никогда не болела – ни я, ни мой муж, ни мои дети, и даже курам и козам моим ничего не вредило. И думаю я, за мой грех Бог отвратился от меня, и потому плачу и прошу: пусть посетит меня по своей милости.
И старец, дивясь ее крепкой душе, помолился за нее, готовую принять какую угодно беду.
Власть*
Однажды вышел я поохотиться на гору, где спрятаны были большие сокровища из соседних реквизированных монастырей. И вот на дороге я увидел монаха: монах неподвижно сидел за книгой.
Я стал к нему подыматься, думая: разузнаю о тайнике, а его укокошу. Но когда я был совсем близко, монах, не подымая глаз, протянул ко мне руку и сказал:
– Стань!
И я невольно остановился.
И два дня и две ночи стоял я и не мог двинуться с места.
А монах все за книгой неподвижно.
И сказал я:
– Заклинаю тебя словом, которое ты читаешь, отпусти меня!
– Иди с миром! – сказал монах
И тогда только я мог двигать ногами и отойти с места, где два дня и две ночи стоял, как дурак.
Человек*
Старец жил в большом молчании – молчальник. А чтобы не тяготить собой ближних и не клянчить милостыню, занимался он рукоделием: коробочки клеил и всяких чудных доремидошек, – доремидошками и пропитание себе добывал.
Однажды стоял старец на базаре с своею работой, а была большая толкучка, и вот кто-то обронил кошелек – и как раз упал кошелек у ног старца.
А было в кошельке тысяча червонцев!
Старец поднял кошелек и, держа его в руке, сказал себе:
«Кто потерял, явится!»
И долго так стоял и дождался: тот – потерявший пришел, жалкий, он шнырял глазами, жалко смотреть.
Старец взял его за руку – и передал кошелек.
И тот, не зная, что и делать от радости, и не зная, как отблагодарить старца, сунул старцу золотой.
Но старец вернул ему золотой.
И тогда тот гаркнул на весь базар:
– Товарищи! сюда! вот как поступил человек!
И стал сбегаться народ, а старец тихонько лататы с базару – чтобы как на глаза не попасться!
А поступил старец так потому, да не соблазнить человека: всякий ведь подымет его на смех и обзовет дураком, что счастье проглупал.
Козлище*
К старцу пришел китаец с бесноватым китайцем, прося старца исцелить бесноватого.
Старец помолился, потом сказал демону:
– Выходи из Божьей твари!
И ответил лукавый демон старцу:
– Ладно, за мной дело не станет, только будьте любезны, скажите пожалуйста, кто это – никак не могу разобраться – кто козлище и кто агнец?
Старец очень удивился: