Зерефер преобразился в человека.
И солдатом в щегольском френче вышел от бесов к старцу.
В тот день много было приходящих к старцу – много пришлось старцу принять и беды и горя и глупости. И после вечерних молитв, когда наедине в своей келье размышлял старец о делах человеческих –
в келью постучали.
Старец окликнул –
и поднялся к двери.
———
Солдат, переступив порог кельи, с плачем упал к ногам старца – и плач его был так горек и отчаяние так смертельно, что и самое крепкое человеческое сердце не могло не вздрогнуть от таких тяжких слез.
– Что такое? О чем ты так плачешь? – растроганный плачем спросил старец.
– Не человек я! – отвечал солдат, – а сам дьявол! – мои преступления ужасны!
– Чего же ты хочешь? Я все сделаю для тебя, брат мой!
Плач надрывал сердце, смирение человека, в покаянии ровнявшего себя с самим дьяволом, открывало сердце.
– Лишь об одном – одно хочу просить тебя, – сказал солдат, – ты помолись и пусть объявится тебе: примет ли Бог покаяние от дьявола? Если примет от дьявола, то и от меня примет: дела мои – дела дьявола.
– Хорошо, будет так, как просишь, – сказал старец, – поутру приходи, и я тебе скажу, что повелит мне Бог.
Старец стал на молитву и, воздев руки свои к Богу, много молил, да откроется ему
примет ли Бог покаяние от дьявола?
———
И вдруг как молонья предстал ангел:
– Что ты все молишь о бесе? – сказал ангел, – или спятил? ведь это ж бес, искушая, приходил к тебе.
Старец закручинился:
знал он всех бесов и с одного взгляда каждого видел, и вот скрыл от него Бог умысел бесовский.
———
– Не смущайся, – сказал ангел, – таково было смотрение Божие. И это на пользу всем согрешающим, чтобы не отчаивались грешники, ибо не от единого из приходящих к Богу не отвращается Бог. И когда явится к тебе бес, искушая тебя, и станет спрашивать тебя, скажи ему, что и его примет Бог, если исполнит он поведенное от Бога покаяние!
И ангел внушил старцу о угодном Богу покаянии.
———
Поклонился старец ангелу и восславил Бога, что услышана его молитва.
И сказал ангел, отлетая:
– Древняя злоба новой добродетелью стать не может! Навыкнув гордости, как возможет дьявол смириться в покаянии? Но чтобы не сказал он в день судный: «Хотел покаяться и меня не приняли!» – ты передай ему, пусть исполнит покаяние, и Бог его примет!
Без сна провел старец ночь в тихой молитве.
Молился старец за род человеческий – за нашу обедованную, измученную землю и за беса, алчущего покаяния.
Рано поутру, рано – еще до звона старец услышал знакомый плач, и плач этот был так горек и отчаяние так смертельно, что и самое крепкое человеческое сердце не могло бы не вздрогнуть от таких тяжких слез.
Солдат стучал под окном и плакал.
Старец узнал его голос и отворил дверь кельи.
– Я молил Бога, как обещал тебе, – сказал старец, – и мне открыл Бог, что и тебя примет, если ты исполнишь заповеданное покаяние.
– Что же должен я сделать?
– Хочешь каяться, так вот что сделай: стоя на одном месте, ты должен три лета взывать к Господу непрестанно во все дни и ночи: «Боже, помилуй мя, древнюю злобу!» – и это скажи сто раз, а другое сто – «Боже, помилуй мя, мерзости запустения!» – и третье сто скажи – «Боже, помилуй мя, помраченную прелесть!» И когда ты это исполнишь, сопричтет тебя Бог с ангелами, как прежде.
– Нет, этого – никогда! – сказал Зерефер, великий от бесов, бесстрашный, уверенный и гордый, и, дохнув, весь переменился, – и если б я хотел каяться так и спастись, я б это и без тебя давно сделал. «Древняя злоба?» Кто это сказал? – От начала и доныне я славен, счастлив и удачен, и все, кто мне повинуются, счастливы и удачны. И о чем люди просят, как не о счастье и удаче. И какая же «мерзость запустения?» – этот мир со звездами и бурей! и какая «помраченная прелесть?» ведь всякому хочется жить и не как-нибудь, и я даю эту жизнь. Я дал человеку радость, я дал человеку и смерть! Нет, я не могу так себя бесчестить.
И, сказав, бес был невидим.
«Древняя злоба новой добродетелью стать не может!» – уразумел старец слова ангела и с горечью принял их в свое сердце.
Вошь*
Был один старец и шла о нем молва, как о праведном человеке. «Праведником» все старца и звали.
Ушел он от мира – от суетных мирских хотений в пустыню и, творя дело души, в уединении жестоко жил и молился в пустыне – во все дни и в самый полуденный зной собирал он камни в пустыне, страдами мучил и истлевал свое тело, и зарывался в болото, и пек себя на солнце, и, обнажаясь, садился на муравьиную кочку, а в морозы погружался в прорубь по шейку, пил и ел в меру – больше сухарики да ключевую воду, и до утра ночь выстаивал на чтении словес Божьих, да «не утолстеют мысли».