там на горе елочки стояли крестами в небо.
– Там. ——
– А как тебя звать?
Странник смотрел на Алея, ничего не отвечая.
– Кто ты?
Странник только смотрел на Алея.
———
И Алей протянул руки к нему –
– Ты меня не оставишь?
– В чем твое горе? – спросил странник.
– Я раб великого хана царя Огодая. Послан царем собирать дань. И вот мне ничего не дают. А велено мне собрать дань поскорее.
– Я тебе соберу. Оставайся тут, я пойду в город.
И странник пошел один в город.
А царевич Алей остался. И видел Алей – свет голубой дорожкой таял по его следу.
А скоро из города показался народ:
шли по дороге к царевичу, несли дань.
И откуда что взялось – так много было и золота и серебра! – о таком сокровище царевич и не думал!
«И все это для него!»
«И всю эту дань он передаст отцу!»
«И эта дань куда больше той, какую ждет Огодай себе про черный день!»
За богатыми пошла беднота.
И когда последняя старушонка-нищенка Клещевна, истово перекрестясь, положила свою последнюю копейку, поклонилась татарскому царевичу и поплелась назад в город в свой арбатский угол к Власию, царевич Алей стал перед другом.
– Что я могу сделать для тебя!
– То, что я тебе.
– Ну, будем навеки братья!
И царевич подал страннику свой пояс.
И странник, взяв пояс царевича, связал его со своим поясом, и опоясал себя и царевича.
– Это братство, – сказал странник, – более кровного братства рожденных братьев. И как счастлив тот, кто избрал себе брата и был ему верен!
———
– Много серебра и золота с нами, – сказал царевич, – пойдем в нашу землю.
И они пошли, два названных брата.
И подошли к ханскому городу, два названных брата.
У берега реки остановились –
– О, брат мой, Алей!
– Я.
– Войдем в воду: омоемся вместе.
– и дивились ангелы на небесах, что сказал Господь человеку: «брат!» –
Странник вошел в реку и с ним царевич Алей.
Странник взял рыбу –
– О, брат мой, Алей!
– Я.
– Ты знаешь силу этой рыбы?
– Нет.
И сказал странник:
– Глаза этой рыбы – от слепоты: стамех – от проказы; желчь – от темных духов.
———
И почуял царевич сердцем:
отец ослеп – и вот прозреет!
мать в проказе – и вот очистится!
жена бесноватая – и вот освободится!
И положил он все сокровища – всю дань – и серебро и золото до последней копейки старушонки-нищенки Клещевны к ногам названного брата, взял рыбу и поспешил домой – в дом печали и боли и отчаяния.
Желчью коснулся царевич сердца царевны Купавы – и жена узнала его. Перекрестилась Купава:
«Гоподи! как давно она не видела его, потемненная, и вот опять видит!»
———!
Стамехом царевич коснулся руки царицы Туракины – и мать поднялась, как омытая.
– Ты мою душу обрадовал!
———
Глазами царевич коснулся глаз Огодая – и отец прозрел.
– Откуда это?
И рассказал ему царевич все свои неудачи и все отчаяние свое и как в последнюю покинутую минуту, когда сердце его разрывалось от жалости, подошел к нему какой-то… пожалел его, собрал для него дань и потом побратались они –
«все сокровища он оставил брату, а брат дал ему эту рыбу!»
Великий хан царь Огодай поднялся:
– Пойдем, сын, ведь это был Христос!
И они поспешно вышли из дворца, царь Огодай и царевич Алей. И пошли по дороге к реке, где оставил царевич названного брата.
Но там его не было.
На берегу лежало сокровище – серебро и золото – но его уж не было.
И, глядя на дорогу, Огодай вдруг увидел:
по дороге к горе, где елочки крестами глядят, шел и свет голубой дорожкой таял по его следу.
Великий хан царь Огодай растерзал свои царские одежды и с плачем припал к земле –
Алазион*
Молва о попе Сысое, о его верном житии и сердечном проникновенном зрении и добром наказании чад духовных с каждым летом все дальше да шире разносилась народом по большой русской земле.
И кто только ни приходил за покаянием, – какие разбойники! – всех с любовию принимал Сысой и каждого и последнего отпускал от себя с миром –
безвестным ведец,
неведомым объявитель,
помощник печальным,
сподручник и чиститель грешным.
Узнал о Сысое, о его праведной жизни сам князь Олоний.
А был Олоний зол и лют, губитель и кровопивца, не помнил страх Божий, забыл час смертный, и много от его самовластья и злых дел беды было и скорби и погибели в народе.
И вот задумался Олоний, как ему с своей душой быть!
– черна она была, еще и неспокойна стала!