– Повелишь, я пойду, я его мигом выгоню вон!
И по согласному знаку моргнул с поля бес в беспутную воющую ночь.
И в ту минуту увидел Олоний, как на аналое по краешку ползла букашка –
пальца в два мураш, избела серый, морда круглая, колющая.
—— полз мураш по краю, фыркал, ——
И глаза приковались к этой букашке.
—— мураш, шурша колючками, полз и фыркал ——
Олоний все следил за ним и чувствовал, как тяжелеют веки, и мысли тают, и сам весь никнет, вот-вот глаза закроются.
—— мураш полз колющий ——
Олоний закрыл глаза.
И стоял бездумно с закрытыми глазами, будто оглушенный.
—— и слышит, голос сестры окликнул, его окликнул на имя, –
Вздрогнул и обернулся: сестра стояла и озиралась беспокойно.
И от беспокойных ее глаз кругом беспокойный падал свет на плиты.
Хотела ли поближе подойти, да не решалась, или ждала, чтобы сам он подошел – сестра его любимая.
– Брат, что же это, без слуг, без обороны, один… Разве не знаешь, как завидуют нам и сколько врагов у тебя: придут и убьют. Пойдем же скорей! Умоляю тебя, уйдем отсюда!
– Нет, сестра, не пойду. Ну, убьют… так и надо. Если уйду, не греха избуду; не избуду греха – какая мне жизнь! Нет, оставь меня, не смущай!
И снова принялся за молитву.
Со свечой твердо стоял Олоний.
О грехах молил он от всего сердца –
и ушла ли сестра, он не слышал,
говорила ли что, он не слышал.
Пламя свечи колебалось, огонек заникал, то синел, и синим выгибался язычком,
что-то ходило –
кто-то дул –
Или ветер дул с воли?
На воле метелило.
Там – вменилось.
Вьюга вьюнится – улететь ей до неба рвется, летит и плачет и падает на мерзлую землю.
Переменился бес опять в лысого беса.
И в беспутной воющей ночи стал среди поля.
– Тверже камня человек тот, не победить нам его!
И взбурилось бесовское поле, взвилось свистом, гарком, говором с конца на конец.
И вышел другой бес –
голова человечья, тело львово, голос – крък.
– Выкрклю, выгоню, будет знать!
Крыкнул бес и с птичьим криком погинул.
И в ту минуту почувствовал князь Олоний, как что-то сжало ему горло и душит.
Он схватился за шею:
а это гад – черный холодный гад обвился вокруг шеи. Но гад развернулся и соскочил на аналой,
а с аналоя к иконостасу за образа и пополз –
—— полз выше и выше к кресту ——
И чернее тьмы был он виден во тьме
—— полз запазушный выше и выше к кресту ——
– и вдруг вопль содрогнул ночь –
Всполохнулся Олоний и увидел жену:
растерзанная, шла она прямо к нему и сына несла на руках, и ровно смешалась в уме, и уж от плача не могла слова сказать.
Стала она перед ним.
И глаза ее, как питы чаши, наливались тоской.
И огонек от свечи тонул в тоске.
– Помнишь, ты мне говорил: украсишь меня, что Волгу-реку при дубраве, и вот покинул… И меня! и сына! и город! Татары напали на нас, все наше богатство разграбили, людей увели в плен, едва я спаслась с сыном твоим. Ты заступа! ты боритель! смирись, оставь свою гордость, иди, собери, кто еще цел, нагони врага, отыми богатства и пленных…
– На что мне богатства мои и люди! Ничего мне не нужно, и людям не нужен я: одно горе и зло они видели от меня. Нет, не пойду я.
– А я? Ты не пойдешь! Куда мне идти? И твой сын! Не пойдешь? Так вот же тебе!
И она ударила сына о каменные плиты.
И от треска и детского вскрика зазвенело в ушах.
Огонек заметался.
И сердце оледело.
Но Олоний собрал все свои силы и еще тверже стал на молитву.
Со свечой твердо стоял Олоний.
Неустанно много молился:
он молил за свою развоеванную, поплененную землю,
за поруганную стародревнюю веру,
за страждущий в неволях, измученный народ, и за грех свой тяжкий –
– вот по грехам его Бог попустил беде!
– но пусть этот грех простится ему, и народ станет свободен и земля нарядна и управлена и вера чиста.
И не слышал князь ни вопля жены, ни детского сыновьего крика.
И ушла ли она или без ума в столбняке осталась стоять за его спиной, он не слышал.
И молил и молил от всего сердца–
– простить.
А там, –
а там, в пустом поле за болотом, бушуя, вьюга валит и мечет – вьюга, взвиваясь до неба, взвивала белые горы и снежные чащи и мраки и мглы – там, в полунощной ночи стал бес среди поля и снова переменился в крыкливого беса.
– Дерз и храбр Олоний!
И взвыл Алазион, зловод, старейший от бесов:
– Или побеждены мы! Кто же еще может и одолеет его?