В Святой вечер шел Христос и с ним Петр.
И в ночи над белой Невой – над заревом от печей и труб сиял до небес
– пусть эта весть пройдет по всей земле! –
Не из золота, не из жемчуга,
А от всякого цвета красна и бела
И от ветвей Божия рая –
неувядаем венец
от слов и песен чистого сердца.
Прокопий праведный*
– Тучи, сестрицы, куда вы плывете?
Отвечали тучи:
– Мы плывем дружиной, милый братец: белые – на Белое море, на святой Соловец-остров, синие – на запад, ко святой Софии-Премудрости-Божией.
На Сокольей горе на бугрине сидел Прокопий блаженный – благословлял на тихую поплынь воздушных сестер. Унывали синие сумерки –
там, за лесом уж осень катила золотым кольцом по опутинам,–
синие вечерние, расстилались они, синие, по приволью – зеленым лугам.
Он пришел к нам в дальний Гледень
от святой Софии – от старца Варлаама с Хутыни.
Был богат казною – и за его казну шла ему слава;
Разделил богатство –
и была ему честь за его щедрость.
И стало ему стыдно перед всем миром; что слывет он хорошим и добрым и все его хвалят! –
и разве не тяжко совестному сердцу ходить среди грешного мира в белой и чистой славе?
И тогда взял он на себя великий подвиг Христа ради
– юродство –
и принял всю горечь мира.
И соблазнились о нем люди.
Он пришел в суровый дальний Гледень от святой Софии.
«Бродяга, похаб безумный!» – так его привечали.
Оборванный, злою стужей постучался он в сторожку к нищим –
нищие его прогнали.
Думал согреться теплом собачьим, полез в собачью конурку – с воем выскочила шавка, – только зря потревожил! – убежала собака.
Окоченелый поплелся он на холодную паперть.
– Кто его, бесприютного, примет, последнего человека?
– Честнейшая, не пожелавшая в раю быть… не Она ли, пречистая?
пожелавшая вольно мучиться с грешными, великая совесть мира, Матерь Света?
– И вот на простуженной паперти ровно теплом повеяло –
И с той поры дом его – папертный угол в доме Пресвятой Богородицы.
Шла гроза на русскую землю – никто ее не ждал и жили беспечно.
Он один ее чуял, принявший всю горечь мира:
с плачем ходит он по городу,
перестать умоляет от худых дел,
раскрыть сердце друга для.
Суета и забота, – кому его слушать? и били его и ругали.
И вот показалось:
раскаленные красные камни плыли по черному небу –
и было, как ночью, в пожар,
и был стук в небесах,
даже слов не расслышать.
Ошалели от страха.
«Господи, помилуй! Спаси нас!»
А он перед образом Благовещения бьется о камни, кричит через гром:
не погубить просил,
пощадить жизнь народу,
родной земле.
И гроза повернула –
каменная мимо прошла туча:
Там разразилась,
там раскололась,
за устюжским лесом
и далеко засыпала камнем до Студеного моря.
Он пришел в суровый Гледень
от святой Софии.
И был ему кровом дом
Пресвятой Богородицы.
И когда настал его последний час,
идет он вечером в церковь
к Михайле-архангелу,
а на Михайловом мосту поджидает его смерть.
«Милый братец, ты прощайся с белым светом!»
Сказала смерть
и ударила его косой –
и он упал на мосту.
И вот тучи-сестры принесли ему белый покров:
в летней ночи закуделила
крещенская метель –
высокий намело сугроб.
И лежал он под сугробом
серебряную ночь.
В синем сумраке тихо плыли синие и белые тучи
и, как тучи, плыли реки –
синяя Сухона
и белая Двина.
Зацветала река цветами –
последние корабли уплывали:
одни в Белое море – на святой Соловец остров,
другие ко святой Софии в Великий Новгород.
На Сокольей горе на бугрине сидел Прокопий блаженный –
– Милый братец, помоли о нас:
даруй тихое плавание!
– Милый братец, благослови русский народ
мудростью святой Софии,
совестью Пречистой,
духом Михайлы-архангела!
От патерика*
Привязанный к столбу по рукам и ногам, я стою у столба перед лицом рая на грани вечной муки. Я вижу солнце – как неслышно идет оно к райскому саду, и опадают листья и другие, весенние, распускаются, как звезды, на темных сплетшихся ветках.