и нет детей.
Твердо, как камень, молоко,
а сосцы ее – железо,
а сердце – ад.
Одна Божия Матерь не горюет:
к ее девичьей груди
приливает
теплое молоко;
не тужит.
И увлажняются глаза непорочные
радостью обрадованной
кормящей матери.
Один жив младенец-свят –
один
Исус
Христос!
У седого Корочуна –
– укрыл Корочун странников! –
(на том свете старому
стократы зачтется!)
У седого деда в хлеву
лежит в яслях
Младенец.
Конь подъел под Ним сено,
топает ногой,
как топал,
когда белый ангел зажег
звезду над вертепом.
Сонно жуют волы жвачку,
не му́кнут,
не шевельнутся –
не чета вороному!
Укоряет коня Богородица:
– Зачем съел всё сено! –
И стелет солому, повивает сына –
свя-атый ве-ечер!
«Ой, коляда, коляда!
Пришла коляда
накануне Рождества».
На черной горе,
на семидесяти столпах
златоверхие три белых терема;
вокруг теремов железный тын –
булатные вереи,
на каждой тыминке по маковке,
на всякой маковке по черепу –
не подойти злой ведьме,
не подступиться к теремам
и на семь верст:
не любы ей медные ворота да железный тын –
заворо́жены!
В медных сапогах, в железной одежде
Ирод-царь,
празднует черный казар новолетие –
жатвенный пир.
На царском дворе
запалили костры,
на царском дворе
кипят котлы:
пшеничное вино,
червонное пиво,
сладкие мёды.
Полон дворец гостьми, –
не сосчитать ликом –
битком набиты три терема.
Веселые люди, потешники
– и звонкие гусли гудут –
скоморохи, глумцы, кукольники,
и ловка́ и вертка́
береза́-коза
в лентах бренчит погремушами,
удоноши, зачерненные сажей,
игрецы и косматые хари:
кони, волки,
кобылы, лисицы,
старухи, козлы,
турицы, аисты, туры,
павлины, журавли,
петухи;
– там пляшут со слепой рыжей сучкой –
– вертятся вкруг чучелы с льняной бородой –
– там обвитые мокрым полотном рукопашь борются с лютым зверем –
– там безволосые прыгают с обезьянкой через жерди –
– разносят утыканные серебром яблоки –
пожеланья,
визг, драка, возня
и подачки.
Осыпают, осевают зернами,
кличут Плу́гу,
гадают.
И на сивой свинке выезжает сам Усень
– овсеневые песни –
«Заря-Усень!
Синь-зелен-Овсень!
Приди к нам!
Та́усень, Та́усень!»
– Бьют в заслонки, решота, тазы, сковородки –
И бродят мартыны безобразные
да медведчики с мохнатыми плясовыми,
медведи
непозванные садятся за стол –
беззапретно ковыряют свиную морду,
навально ломают из чистого жита калач,
объедаются румяным пирогом,
лопают пышки-лепешки,
непрошенные пьют крепкую чашу.
Ого-го, коза!
Переминается с ноги на ногу,
поворачивается на копыточках
на серебряных –
и вдруг дрожит серая, что осиновый лист,
дрожит и не с места.
————
Завизжали собаки,
заметались медведи –
громыхают цепями,
рвут кольца –
на дыбы толстопятые.
То не бубны бьют,
не сопели сопят,
не бузинные дуды дуют,
не домра, не сурна дудит,
не волынка, не гусли,
тимпаны –
красная панна
Иродиада,
дочь царя пляшет.
Белая тополь,
белая лебедь,
красная панна.
Стелют волной, золотые волнуются волосы
– так в грозу колосятся колосья
белоярой пшеницы –
И стелют волной, золотые подымаются косы,
сплетаясь вершинами,
сходятся
– две высокие ветви
высокой яблони.
А на ветвях в бело-алых цветах
горят светочи,
и горят –
и жгучим оловом слезы
капают.
А руки ее –
реки текут –
из мира –
ми́ровые,
из прозрачных вод –
бело-алые.
А сердце ее –
– криница –
полная вина красного
и пьяного.
А в сердце ее –
один,
– он один –
он один,
он в пустыне
оленем рыщет.
Белая тополь,
белая лебедь,
красная панна.
Он один,
он в пустыне
оленем рыщет.
А руки ее
– реки текут –
из мира –
ми́ровые,
из прозрачных вод –
бело-алые.
А сердце ее –
– криница –
полная вина красного
и пьяного.
И восходит над миром навстречу
солнце пустыни,
раскаленной пригоршней взрывает