Выбрать главу

и нет детей.

Твердо, как камень, молоко,

а сосцы ее – железо,

а сердце – ад.

Одна Божия Матерь не горюет:

к ее девичьей груди

приливает

теплое молоко;

не тужит.

И увлажняются глаза непорочные

радостью обрадованной

кормящей матери.

Один жив младенец-свят –

один

Исус

Христос!

У седого Корочуна –

– укрыл Корочун странников! –

(на том свете старому

стократы зачтется!)

У седого деда в хлеву

лежит в яслях

Младенец.

Конь подъел под Ним сено,

топает ногой,

как топал,

когда белый ангел зажег

звезду над вертепом.

Сонно жуют волы жвачку,

не му́кнут,

не шевельнутся –

не чета вороному!

Укоряет коня Богородица:

– Зачем съел всё сено! –

И стелет солому, повивает сына –

свя-атый ве-ечер!

«Ой, коляда, коляда!

Пришла коляда

накануне Рождества».

* * *

На черной горе,

на семидесяти столпах

златоверхие три белых терема;

вокруг теремов железный тын –

булатные вереи,

на каждой тыминке по маковке,

на всякой маковке по черепу –

не подойти злой ведьме,

не подступиться к теремам

и на семь верст:

не любы ей медные ворота да железный тын –

заворо́жены!

В медных сапогах, в железной одежде

Ирод-царь,

празднует черный казар новолетие –

жатвенный пир.

На царском дворе

запалили костры,

на царском дворе

кипят котлы:

пшеничное вино,

червонное пиво,

сладкие мёды.

Полон дворец гостьми, –

не сосчитать ликом –

битком набиты три терема.

Веселые люди, потешники

– и звонкие гусли гудут –

скоморохи, глумцы, кукольники,

и ловка́ и вертка́

береза́-коза

в лентах бренчит погремушами,

удоноши, зачерненные сажей,

игрецы и косматые хари:

кони, волки,

кобылы, лисицы,

старухи, козлы,

турицы, аисты, туры,

павлины, журавли,

петухи;

– там пляшут со слепой рыжей сучкой –

– вертятся вкруг чучелы с льняной бородой –

– там обвитые мокрым полотном рукопашь борются с лютым зверем –

– там безволосые прыгают с обезьянкой через жерди –

– разносят утыканные серебром яблоки –

пожеланья,

визг, драка, возня

и подачки.

Осыпают, осевают зернами,

кличут Плу́гу,

гадают.

И на сивой свинке выезжает сам Усень

– овсеневые песни –

«Заря-Усень!

Синь-зелен-Овсень!

Приди к нам!

Та́усень, Та́усень!»

– Бьют в заслонки, решота, тазы, сковородки –

И бродят мартыны безобразные

да медведчики с мохнатыми плясовыми,

медведи

непозванные садятся за стол –

беззапретно ковыряют свиную морду,

навально ломают из чистого жита калач,

объедаются румяным пирогом,

лопают пышки-лепешки,

непрошенные пьют крепкую чашу.

Ого-го, коза!

Переминается с ноги на ногу,

поворачивается на копыточках

на серебряных –

и вдруг дрожит серая, что осиновый лист,

дрожит и не с места.

————

Завизжали собаки,

заметались медведи –

громыхают цепями,

рвут кольца –

на дыбы толстопятые.

То не бубны бьют,

не сопели сопят,

не бузинные дуды дуют,

не домра, не сурна дудит,

не волынка, не гусли,

тимпаны –

красная панна

Иродиада,

дочь царя пляшет.

* * *

Белая тополь,

белая лебедь,

красная панна.

Стелют волной, золотые волнуются волосы

– так в грозу колосятся колосья

белоярой пшеницы –

И стелют волной, золотые подымаются косы,

сплетаясь вершинами,

сходятся

– две высокие ветви

высокой яблони.

А на ветвях в бело-алых цветах

горят светочи,

и горят –

и жгучим оловом слезы

капают.

А руки ее –

реки текут –

из мира –

ми́ровые,

из прозрачных вод –

бело-алые.

А сердце ее –

– криница –

полная вина красного

и пьяного.

А в сердце ее –

один,

– он один –

он один,

он в пустыне

оленем рыщет.

Белая тополь,

белая лебедь,

красная панна.

Он один,

он в пустыне

оленем рыщет.

А руки ее

– реки текут –

из мира –

ми́ровые,

из прозрачных вод –

бело-алые.

А сердце ее –

– криница –

полная вина красного

и пьяного.

И восходит над миром навстречу

солнце пустыни,

раскаленной пригоршней взрывает