моя кровь, как смола,
ешьте мох, не меня!
Так тын,
над аминями аминь,
аминь.
Есть озеро железное,
есть царь железный,
железный, защищает от железа,
от сабли и копья,
от меди и топора,
от рогатины и ножа.
Поведи стрелы прочь от меня –
в дерево, в железо,
а клей – в рыбу,
а рыба – в море,
а перья – в птицу,
а птица – в небо;
полети железо,
рогатина, копье и сабля,
кинжал, топор, дубина –
прочь! прочь! прочь!
Легко вьется хмелевое перо коло тычины,
так легко падало б около меня железо, –
будь роса на железо!
Солнце одесную,
месяц ошую,
звезда над головой.
На каменных горах стою я:
становлюсь в котел железный,
покрываюсь железною шляпой,
отыкаюсь железным тыном,
замыкаюсь железными замками.
На каменных горах стою я:
стой, стрела, не ходи до меня,
не ходи, стрела, –
через Богородицу!
стой, стрела, не ходи до меня,
не ходи, стрела, –
через Милосердие!
стой, стрела, не ходи до меня,
не ходи, стрела, –
через Тернов Венец!
Пойдет стрела-железица
в железо секучее,
из столпа – в дуб,
из дуба – в лист,
а лист – за море.
В море камень,
круг камня тридцать
замко́в железных;
как крепка кора на камне,
так крепко мое тело
из ключа в ключ,
из замка в замок.
Язык – проветчик,
зубы – межа,
глаза – вода,
лоб – бор,
веди меня на двор,
бери клюку,
мели муку,
пеки хлеб,
корми меня,
будь отныне и до века моя!
Спущу три тоски,
три сухоты,
три жальбы,
и буду милее хлеба,
милее солнца,
милее месяца.
Мало-молодо,
мало-молодо.
Есть в чистом поле три дуба,
три дуба – вершинами свились,
так вились бы около меня
князья и вельможи,
и весь народ Божий
в день и в полдень,
в ночь и в полночь,
в час и в полчас,
на молоду́, на ветха, на перекрое,
и в меженные дни
при теплых облаках,
и в исхожую пятницу;
и возрадовались бы мне,
и радовались,
как солнцу, как звездам,
как Светлому Воскресению.
Зубы мои волчьи,
их – овечьи.
Пресвятая Богородица!
Укрой своею ризою –
от неба до земли,
и моего коня.
Пресвятая Богородица!
Учини порох водой,
А пулю ветром.
Пресвятая Богородица!
Ангела хранителя
с небеси мне дай –
сохрани,
просвети
и направи.
Вода тиха,
звезда чиста.
Ангелу мой,
сохранителю мой,
сохрани мою душу,
скрепи мое сердце!
Вода тиха,
звезда чиста, аминь.
[1917]
С того света*
Горю! – припал я к горючим стенкам котла, – горячо! Язык пересох, горло запеклось.
«Один глоток, – прошу[4], – один глоток!»
—— идет: зло глаза горят, почуял зов.
«Страж мой, – прошу, – мучитель мой, дай испить!»
«Бог подаст – Бог подаст!»
И опрокинул котел.
———
Мороз, у! лютый! трещит мороз.
Выкарабкался я из проруби – по горло стою в воде; зубы мне с дрожи разбило, закоченел, и двинуться страшно, вот оборвусь.
«Страж мой, – прошу, – мучитель мой, дай огонька!»
«Бог подаст!» – ощерился, насмешливо пылают глаза.
———
И опять весь в огне – горюч котел. – Го-орю! Го-орячо!
Черный мой страж – неизменный – ходит вокруг.
[Кого мне просить?]
[Кого звать?]
Мерлог*
Рисунки писателей*
В традиции русской литературы – рисунки писателей. Начиная с Ломоносова, все писатели рисуют: Пушкин, Гоголь, Толстой, Достоевский, Тургенев. Наверное, рисовал и Лесков и Салтыков и Писемский и Мельников-Печерский и Гончаров. Известны рисунки Лермонтова, Боратынского, Жуковского, Батюшкова, Полонского, Хомякова. Традиция продолжается: рисовал Леонид Андреев, Гумилев, Блок, Андрей Белый; сохранился рисунок В. В. Розанова. Исключение – Лев Шестов. Когда Н. В. Зарецкий затеял в Праге выставку рисунков писателей, ему непременно хотелось иметь рисунок Шестова, но, сколько я ни просил Шестова, сам вижу, что не может – и на каракулю рука не подымается. Но зато один из всех Шестов в молодости пел, все это помнят: «Ах, Ленский, ты не прав, ты не прав!» А ведь рисовать и петь такое разное, но одной страсти, как и писать.