«Перо способнее признается к письму из правого гусиного крыла кое размоча в горячей воде, чинить таким образом; срезать его бока со обеих сторон полуциркулно из чего и произойдут два равные острея. Из которых задняя часть срезывается долой, а на передней просекается по самой средине его разкеп. Потом положа на ноготь левой руки большого пальца, подсекается тот острый кончик пера по произволению вкось, или прямо. Корпус с головою должен быть прямо расстоянием на ладонь от стола, глаза беспрестанно обращены иметь на кончик пера, а ноги должны быть прямо протянуты». (Пропись показывающая красоту Российского письма. Изданная в Москве, 1793 Года. Из собрания С. Ю. Кулаковского).
Все мое рисование из каллиграфических завитков. Завитнув, я не могу остановиться и начинаю рисовать. И в этом мое и счастье и несчастье. Мне хочется писать, а завиток, крючком вцепившись в руку, ведет ее рисовать – мысли разбегаются, конец письму, а под неоконченными строчками рисунок.
Так с незапамятных времен. Но употребления из этой моей рисовальной одержимости я не делал. Я никогда не обольщался, и для меня было всегда ясно, что «легче борову свиному проткнуться в ослиное ушко», чем писателю сделаться художником.
Кое-что из письменно-рисовального я делал еще в России – и однажды участвовал на выставке футуристов у Бурлюков в «Треугольнике». И потом – в Берлине, где мои начертательные рисунки приютил Вальден, собиратель живописных и графических курьезов, в своем «Штурме». Но развой и цвет моей рисовальной каллиграфии – Париж: в Париже на выставке у Оцупа, в Праге у Зарецкого, в Моравской Тшебове у Перемиловского была представлена она всех цветов, как чичиковский шарф, а закорючек – подпишет московский подьячий Федор Грешищев.
Последние годы, когда у меня не осталось никакой надежды увидеть изданными мои подготовленные к печати книги, а в русских периодических изданиях оказалось, что для меня «нет места» и я попал в крут писателей, «приговоренных к высшей мере наказания», или, просто говоря, обреченных на смерть, я решил использовать свою каллиграфию: я стал делать рукописные иллюстрированные альбомы – в единственном экземпляре. И за шесть лет работы двести тридцать альбомов и в них две тысячи рисунков. Перечень 157 номеров напечатан в ревельской «Нови», кн. 8. Сто восемьдесят пять альбомов «так или иначе» разошлись.
Из всех рисунков писателей я больше всего люблю рисунки Пушкина. Как бы мне хотелось посмотреть на его движущиеся чудища из сна Татьяны! А полюбились мне рисунки Пушкина за их непосредственность. Ведь только непосредственность – ненамеренность передает мгновения в беспрерывном, взблеск жизни в ограниченном окостенелом событии.
И у меня, как и у каждого писателя, было когда-то такое в рисунках, но по мере того, как начал я выпускать мои альбомы, стал вырисовывать и обрамлять рисунки, мое «само-собой» – мое «из-строчное» пропало. И это безвозвратно: глаз осурьезился, рука навострилась. И я невольно попал в круг Лермонтова и Бодлэра, писателей-рисовальщиков, но, не имея их душуивремяпронизывающего имени, не могу претендовать ни на определение историка, ни на любопытство исследователя.
Courrier graphique*
Что ни говорите, а Рождественский Дед есть, он «существует, этот Пэр Ноель», так же, как существует «Неизвестное дитя» волшебной Гоффмановской сказки. И от одного сознания, что они где-то тут, близко, мне делается тепло. С горячим чувством я засыпаю, мечтая, как когда-нибудь их встречу лицом к лицу, как без слов, только глазами, буду разговаривать – да и не надо, таким все ясно: совсем я запутался, забили скучные заботы. И потому ли, что моя вера в чудесное, нарушающее жесточайший «нормальный» порядок, меня не оставляет никогда, – винюсь, не сердитесь, вы, мои странные сестры и братья, из моей «фантазии», бывают и у меня ночи, вы замечали, когда кругом потерянный, изверившийся и иззябший сижу на кухне и докуриваю свои сбереженные на «тот» случай окурки, в чадном холодном дыму, за которым ничего уж не различаю… – потому ли, что я всегда жду «сверхъестественного», моя жизнь наполнена чудесами и я тоже еще существую.
Пэр Ноель мне сделал подарок: перед Рождеством я получил книгу «Вестник графики». А ведь это мое самое любимое: буквы, картинки, бумага.
Вот уже третий год, как в Париже выходит этот общедоступный – 8 фр. за книгу в 48 стр. – в разноцветных обложках «Le courrier graphique». Директор (заведующий издательством): Альберт Сэмболист; главный редактор: Пьер Морнан; редакционный комитет: Андрэ Блюм, Анри Кола, Жорж Дантон, Марк Жарик, Жан Порше и поэт-сюрреалист Жильбер Лели.