Из современных иностранных писателей, которые ему были близки по восприятию и способу выражения «жизни», я назвал бы: Макс Жакоб и Джойс.
Легенда – повесть о явлениях духовного мира. Легенда по своему существу одного порядка со сновидениями. Русская литературная традиция литературную обработку легенды начинает с Лескова. Лесков правильно порвав с книжным изложением, сбился на искусственный ритм и рационализовал легенду. И только Толстой, реализируя по духу нереальное явление, воссоздает легенду. Пример: о трех старцах. И это понятно: потрясенному с «Набега» Толстому явления сновидений, как и дух легенды, были несравненно ближе много передумавшему и перегорюнившемуся Лескову. В западной литературе Анатоль Франс пользовался материалами легенд для занимательных рассказов, неизменно сопровождая оное изложение улыбкой все понимающего культурного человека, не понимая, чем может быть в таких случаях улыбка и уж совсем не представляя улыбку, а гогот, которым, оглушенный, измученный потусторонними голосами, Гоголь предварял или сопровождал жутейший рассказ о явлениях колдовства и мороки, не для развлечения, а для отвлечения объявляя о смехотворном источнике и сомнительной достоверности предлагаемой жути.
Бретонские легенды – «Мерлин, Кристик» и легенды о Бретонских святых: «Соломон, Еффлам, Ронан» – первые опыты задуманного большого собрания кельтских легенд. В русской литературе впервые. И это был бы большой вклад в нашу легендарную Византию Лимонарей и Прологов. Устремление к Бретани и Ирландии объясняется родом Диксона: его память о таинственной и чудесной полосе Океана, где совершались большие духовные события, о которых теперь молчаливо говорят дольмены и менгиры. И любимый его поэт – Блок был зачарован легендой Короля Артура.
Диксон переводил Гамлета и Фауста для себя, и Вильяма Блэйка. И опять я думаю: как это печально, что оборвалась работа. А как это важно для писателя: больше, чем глазом, больше, чем губами прикоснуться к слову великих творцов слова – перевести на другой язык, и передать другому. Я представляю себе Гоголя, читающего Дон-Кихота: ведь это были счастливейшие часы – незабываемая встреча – и, может быть, впервые после Сервантеса каким ярким золотом заблистал медный бритвенный таз, воистину волшебный шлем Мамбрина!
Диксон быль религиозный – верующий и сознающий всю ответственность своей веры. Я не знаю, должно быть, и здесь на этой полосе Океана, но в России, я знаю, был обычай не только читать святое писание, но и переписывать. Я понимаю, в медленном искусном письме, а Диксон писал твердо и крупно, и украшая заставками и концовками, слово проникает больше, чем в мысли. Он переписал евангелие от Иоанна и несколько псалмов. Под Пасху, в Рождество и на праздники неизменно мы втроем бывали вместе в церкви.
У Диксона была заветная память детства: плюшевый белый медвежонок. Когда я остался один в его комнате среди книг, где собраны были большие сокровища, сколько любимых имен окружили меня, я их различал и в сумерки, и вдруг увидел в углу у книг белого медвежонка. Он сидел с растопыренными лапами, вытянув черный свой нос. А как одинок, но и как нечеловечески покорен судьбе, посмотрел он на меня, застыв с распростертыми лапами и вытянув свой черный нос. Вещь не только вещь, но и знак. И я понимаю. Но как трудно человеку покориться.
Владимир Диксон 1900–1929*
Владимир Диксон. Стихи и Проза. Изд. Вол. Париж, 1930. Стр. 249. Склад издания: «Moskwa», 9 Rue Dupuytren, Paris VI.
Наша жизнь складывается по строго размеренным часам работы, и дело, в котором участвует человек, владеет им и распоряжается его волей. Но мысль человека, наперекор всему строю жизни, не хочет подчиняться никаким рабочим дням и идет против всякой механизации, навязываемой ей, даже больше, сковывающей ее вещевой жизнью. И никогда еще так громко и настоятельно не заявляла мысль, а с нею и чувства свое право на свободу и самостоятельность. Мысль выражается словами и само слово в движении мысли начинает в свою очередь свое, чисто словесное движение, и может увлекать за собой мысль. Движение непокорной и не желающей покоряться человеческой мысли и связанное с ней движение наших чувств в среде строго регламентируемой законами механики, производства и всякой политики, строй и взблеск мысли и чувства в хлыве вещей, движение мысле-чувство-слова – современная тема.