— Вот те раз! Кто же это тут подложил огня в порох. Молодой человек схватил обе ручки очаровательной девушки и сказал так тихо, что слова его слышала только она одна:
— Да, вы — мой ангел хранитель! Господь послал вас, чтобы сохранить мне жизнь, которую, с этой минуты, даю клятву посвятить вам.
— Вы так думаете? — отвечала она ему вопросом. И ответ этот был так же тихо произнесен, как и клятва офицера. Святая и инстинктивная стыдливость подсказала им, что откровение их душ должно принадлежать только им одним.
Золотая Ветвь счел себя лишним. Добрый малый скромно отошел в сторону.
— Скажите еще раз, что вы убеждены в этом! — повторила молодая девушка.
— Клянусь спасением моей души, что я сказал вам то, что подсказало мне сердце!
— Благодарю… я верю вашим словам… Господь милостив… он услышал мою молитву.
— Вашу молитву? — с удивлением сказал офицер.
— Да, я часто молилась за вас!
Офицер с нескрываемым изумлением смотрел на нее.
— Вы, следовательно, знаете меня? — спросил он молодую девушку.
— Давно.
— Я не понимаю вас, милое дитя.
— Каким же образом иначе могла я попасть сюда? — возразила очаровательная девушка, и в тоне ее голоса слышался как бы упрек по адресу офицера. — Это произошло совсем не случайно. Вы приезжаете сюда отдыхать или ловить рыбу почти ежедневно в течение целого месяца, который пролетел так поразительно скоро, по крайней мере, для меня.
— Наш форт так далек от населенной местности, что ни о каком развлечении не может быть и речи.
— Я видела вас.
— Значит, вы живете.
— Близко отсюда? Да… и я каждый день приезжала сюда, останавливалась здесь, возле берега и смотрела на вас.
— Как же это я ничего не подозревал!
— О! Я отлично пряталась… я была так рада, так рада, что могу смотреть на вас, могу видеть вас.
Это было сказано так просто, так невинно, что молодой француз, совершенно растерявшись, в немом восхищении смотрел на молодую девушку.
Золотая Ветвь, до которого доносились только отдельные фразы, с угрюмым видом опустил глаза и в то же время бормотал про себя, кусая усы:
— Что за черт! Смеется она что ли над нами? Надо будет проверить.
И он стал внимательно прислушиваться, делая вид, что его нисколько не интересует их разговор. А в это время капитан, увлеченный и покоренный наивной и трогательной грацией молодой канадки, говорил ей:
— Итак, вы думали обо мне?
— День и ночь.
— Почему вы не дали мне знать об этом?
— Каким образом?
— Каким-нибудь способом… Можно если не сказать, то написать это…
— Я не смела!..
— Наконец, вы могли сделать это так, как вы поступили сейчас!
— А! Теперь это совсем другое дело.
— Почему? — спросил, улыбаясь, офицер.
— Теперь мне кажется, будто я вас знала… всю жизнь.
— Правда?
— Я даже спрашиваю себя, как я могла жить, не зная вас?
— Милое дитя! Значит, я должен вас любить за это вдвойне…
— О! Да, любите меня! — с живостью перебила его молодая девушка.
— Да, и на это целых две причины! — повторил молодой человек.
— А какие?
— Во-первых, вы спасли мне жизнь.
— О! Это не может идти в счет. Стреляя в этого индейца, я спасала вас от него для себя.
— И вы меня любите?
— Конечно, я вас люблю! — отвечала канадка с восхитительной чистосердечностью.
— Настоящей любовью или как друга?
— Настоящей любовью! — повторила она изумленно и стараясь понять, что значат его слова.
— Да?
— Не знаю.
— Пусть меня повесят, если я верю хоть одному слову из того, о чем воркуют эти голубки! — пробормотал Золотая Ветвь, который в это время строгал палочки, чтобы показать, что его вовсе не интересует разговор канадки и офицера.
Молодая девушка в это время продолжала:
— Я не знаю, как назвать то чувство, которое я испытываю.
— Объяснитесь.
— Я все время думаю о вас! Мысль о вас не оставляет меня даже во время молитвы… Я не могу не думать о вас, даже если бы я этого и хотела.
— Злая.
— О! Я не злая, потому что я люблю вас… Верите вы мне?
— Верю.
— И вы хорошо делаете. Я никогда не лгала. В наших лесах нет надобности лгать, как в ваших городах, где все наперерыв обманывают друг друга.
— Я не обману вас!
— Гм! Гм! — подумал Золотая Ветвь в своем углу.
— Видите ли, друг мой, — продолжала молодая девушка, — ваш образ никогда не покидает меня… Здесь ли вы, или нет вас, я вижу вас, чувствую ваше присутствие.
— Но это гораздо лучше дружбы!
— Лучше? Нет.
— Тогда больше, чем простая дружба.
— Это возможно, — проговорила она, задумчиво опуская глаза, — я очень люблю моего отца; я люблю его всей душой, а между тем, я люблю его не так, как вас, — это не одно и то же.
— А почему же нет? — возразил молодой человек, которому очень приятно было слушать эти слова и который в то же время боялся неловким замечанием оскорбить ее дочернюю любовь.
— С отцом я всегда спокойна, ровна и беззаботна, а когда я вижу вас, со мной происходит совсем иное. Когда я вижу вас, слышу ваш голос — я чувствую то страшную тоску, то безумную радость. Надежда встретить вас до боли сжимает мне сердце и я вся горю желанием видеть вас. Я вся дрожу, когда собираюсь сюда, и все-таки я сажусь в пирогу и еду.
Молодой человек не знал, что и отвечать канадке на эти слова. Это происходило, впрочем, вовсе не от излишней скромности… Нет, за это можно было смело поручиться. Ему не раз приходилось иметь дело с опытными кокетками, которые говорили с ним почти таким же языком, как молодая канадка, и он всегда умел пользоваться такими случаями.
Но ему еще никогда не приходилось выслушивать такие откровенные признания при первой же встрече и, притом, в такой безыскусственной форме.
Чистосердечная наивность, полнейшее неведение этого ангелоподобного создания, которое, спокойно улыбаясь, стояло перед ним, покоряли и восхищали его в одно и то же время.
В его сердце вспыхнула любовь, любовь целомудренная и благородная, как и та, которая ее внушала, — любовь, которая, как он это чувствовал, могла окончиться только с его смертью. Слова любви просились у него с языка, но он не произносил их.
Зачем стал бы он выражать словами то, о чем так ясно говорили его глаза? Если бы он хоть тысячу раз подряд повторил:
«Я вас люблю! Я вас обожаю!» — эти слова не могли бы найти более верного доступа к сердцу этого прелестного и целомудренного ребенка, чем его почтительное молчание.
Они молча смотрели друг на друга, как очарованные. Несмотря на свое скептическое отношение ко всякого рода чувствительным сценам, а тем более в любовных похождениях, Золотая Ветвь тоже не мог остаться равнодушным зрителем и, отвернувшись, незаметно смахнул бежавшие из глаз слезы.
— Все это пустяки! — ворчал он при этом, — мой капитан впадает в детство! Я не понимаю, как это можно объясняться в молчанку… Ну, да не в том дело… Это действует даже и на меня, черт возьми! Не знаю только почему! Признаться, я был бы очень рад, если бы кто-нибудь намылил мне шею, как это проделает завтра прачка с этим платком.
С этим словом он вынул из кармана платок, которому, по всей вероятности, в первый раз пришлось намокнуть от слез, хотя владелец платка и сам не знал, что именно заставляет течь слезы по его щекам, обожженным американским солнцем.
Наконец, оба влюбленных обрели дар речи.
Солдат весь превратился в слух.
— Как вас зовут? — спросила канадка офицера.
— Луи.
— Луи! Очень хорошее имя, оно мне нравится, — сказала она, хлопая в ладоши.
— Почему?
— Да разве вы не знаете, что так же точно звали и нашего святого короля?
— Да, это правда.
— Я говорю про короля Франции!
— Вы знаете это? — удивленно сказал молодой человек.
— Я знаю все, что касается Франции.
— Вы — француженка.
— Да.
— О! Тем лучше! А как вас зовут, милое дитя?
— Анжела. Вам нравится это имя?