— Уезжайте, кабальеро! Прекратите это глупое хвастовство!
— Да, я еду. Прощайте, дон Педро Морено! Вы виноваты меньше других. Прощайте, дон Рамон Очоа, достойный алькальд! Очень сожалею, что не расстрелял вас. Прощайте и вы, дон Энкарнасион Ортис, честный студент-богослов! Клянусь жизнью, я навсегда запомню ваши имена! Будьте вы прокляты!
Он пришпорил лошадь и с поднятой саблей врезался в толпу индейцев, крича диким голосом:
— Дорогу! Дорогу!
Как метеор, промчался он между ранчерос и индейцами, со страху осенявшими себя крестным знаменем, и исчез за углом площади.
— Напрасно вы дали ему ускакать! — с упреком сказал Энкарнасион.
— Быть может… Но он — храбрый солдат, — ответил дон Педро Морено. — Мне хотелось дать ему хоть маленький шанс спастись.
— Он отомстит!
— Во всяком случае, попытается! Ну что же! Люди, которым угрожают, живут долго.
Дон Педро Морено попытался остановить избиение испанцев; но, увидев, что это не в его силах, собрал свой отряд, приказав ему не вмешиваться в бойню.
Падре Линарес, выйдя из церкви и очутившись на площади, ломал себе руки в отчаянии: во всех этих убийствах он обвинял себя.
— Это не люди! — гневно восклицал он. — Это дикие звери! Зачем же их еще подстрекать к мести! Как бы ни были жестоки испанцы, ничто не может оправдать такую низость, как расправа с беззащитным врагом. Эти презренные люди позорят само понятие святой свободы, во имя которой они якобы сражаются! Сеньоры, хотя бы ценой нашей гибели, надо положить конец этой ужасной бойне!
— Да, да! Идемте, друзья мои! — вскричал и дон Педро. — Это зрелище мне тоже и страшно и отвратительно!
Обнажив сабли и взяв в руки пистолеты, дон Рамон и дон Энкарнасион, в сопровождении падре Линареса, встали во главе отряда.
Энкарнасион Ортис хотел уже двинуться вперед, как вдруг послышались громкие восклицания, крики радости, насколько можно было судить в этом шуме. Большая толпа индейцев с силой потока, прорывающего плотину, вторглась на площадь. В центре площади индейцы остановились, опустив на землю паланкины, в которых они несли дона Хосе Морена и донью Линду.
Увидев молодую девушку, улыбающуюся, тихую и спокойную в этой рычащей, черной от пороха и красной от крови толпе, Энкарнасион Ортис бросился к ней.
— О боже, Линда, зачем вы здесь? — спросил он ее с ужасом. — Неужели дон Рамон не сдержал своего слова?
— Дон Рамон Очоа — человек чести! — сказал с волнением дон Хосе Морено. — Это я потребовал, чтобы меня доставили сюда!
— В такой момент! Какая неосторожность! — вскрича.1 Энкарнасион.
— Мы ничего не боимся, мой друг, — сказала девушка. — Ведь нас окружают старые и верные слуги.
— Дорогой Энкарнасион, я уйду из деревни только вместе с вами, — добавил дон Хосе Морено.
— В таком случае, ваше желание исполнится очень скоро. Я собираюсь уйти немедленно.
— А вы, падре Линарес? Что вы думаете делать? Остаетесь ли вы в деревне или идете с нами?
— Ни то, ни другое, сеньоры. После того, что произошло, я не могу оставаться здесь. Мой долг велит мне быть около тех, кто страдает. Завтра я уеду, присоединюсь к армии независимых и надеюсь найти там и вас.
— Возможно, — уклончиво ответил Энкарнасион. — Да хранит вас бог, отец мой!
— Я надеюсь, что бог даст мне силы выполнить трудную задачу, которую я сам возложил на себя.
Во время этого разговора дон Хосе Морено и его дочь сошли с паланкина и сели на поданных им лошадей.
Человек двадцать индейцев, вооруженных ружьями и ножами, тотчас же окружили их.
— А ваша подагра? — спросил Энкарнасион дона Хосе. — Позволит ли она вам ехать верхом?
— Да, друг мой, тем более что перегон будет коротким.
— Тогда в путь!
Квадрилья построилась в боевом порядке, и по команде «Вперед!» всадники перешли на крупную рысь. В центре отряда ехали дон Хосе, его дочь и их слуги.
Второй отряд, примерно в тысячу двести человек, вооруженный хуже, чем первый, — в сопровождении женщин и детей, — выехал почти одновременно с первым, но с другого конца деревни.
Этот отряд, под командой самого алькальда, состоял из всего работоспособного населения Пасо-дель-Норте; это была настоящая эмиграция.
Оставленная деревня пылала. Оттуда доносились последние вопли испанцев, брошенных без помощи в горящих развалинах.
Ранчерос скакали три часа, направляясь в Охо Люсеро.
Перед восходом солнца, около четырех часов утра, по приказу Энкарнасиона Ортиса, взявшего на себя командование, отряд остановился на берегу маленькой речушки, впадающей в Рио Гранде-Браво-дель-Норте; всадники получили приказ спешиться и накормить лошадей.