Около восьми часов вечера, то есть когда тьма уже поглотила последний сумеречный свет и почти мгновенно озарилась бледным сиянием звезд, многочисленный отряд прекрасно вооруженных всадников, мчавшихся на сильных лошадях меж двух высоких гор, выскочил галопом из ущелья и очутился на восточном берегу Рио Гранде-дель-Норте.
Всадник, несшийся впереди отряда, проскакал до самого берега и остановился только тогда, когда желтоватая вода Рио Гранде покрыла копыта его лошади. Лошадь фыркнула и резко попятилась.
Наездник беспокойно посмотрел на окружающую его сильно пересеченную местность. Все сгущавшаяся темнота мешала ему что-либо увидеть, и он, отказавшись от этого, погрузился в глубокие и печальные размышления.
Вскоре вслед за ним подъехали остальные всадники и выстроились, безмолвные и неподвижные, вблизи своего командира.
Молчаливый, мрачный, он, казалось, не заметил их появления.
Но такое положение не могло долго продолжаться: люди и лошади, измученные долгим переходом через пустыню, нуждались в отдыхе.
Один из всадников, по-видимому младший офицер, отделился от своих спутников, приблизился к командиру и, почтительно поклонившись, сказал:
— Кабальеро, имею честь заметить вашей милости, что квадрилья ждет приказаний о ночевке.
Выведенный из своей задумчивости этими словами, хотя и облеченными в изысканно-вежливую форму, всадник, вздрогнув, резким движением поднял голову и хмуро спросил:
— Что вам угодно, дон Кристобаль?
Дон Кристобаль, как бы не заметив его резкого тона, снова поклонился, еще ниже, чем в первый раз, и бесстрастно повторил свою фразу.
— А! Верно, — ответил всадник. — Я не подумал об этом. Прошу извинить меня. Кстати, скажите мне, в котором часу всходит луна в это время года?
Несколько удивленный дон Кристобаль не сразу нашелся что ответить. Но так как он, видимо, привык к эксцентричной манере своего собеседника, то быстро обрел свое хладнокровие и ответил:
— В одиннадцать часов, ваша милость.
Всадник вынул из-за пояса великолепные часы, но темнота мешала ему разглядеть циферблат, поэтому он заставил их звонить.
— Девять часов. У нас есть время. Это хорошо.
Дон Кристобаль одобрительно поклонился, хотя и ничего не понял из слов всадника.
— Кстати, — небрежно сказал тот, пряча часы, — вы спрашивали моего распоряжения о стоянке, дорогой дон Кристобаль?
— Да, ваша милость.
— Это проще всего. Вы знаете страну лучше, чем я, поэтому позаботьтесь о стоянке сами, действуйте по вашему усмотрению.
Дон Кристобаль удовлетворенно улыбнулся и присоединился к ожидавшим его всадникам, по-прежнему стоявшим неподвижно подобно статуям.
Он занял место во главе отряда и приказал ему двигаться по берегу реки.
Некоторое время спустя он вывел отряд на покрытую густой зарослью узкую полоску земли, которая глубоко вдавалась в русло реки.
Это место было превосходно выбрано для ночной стоянки, так как оно ограждало и от нападения диких зверей, и от возможного набега краснокожих.
По приказу дона Кристобаля всадники спешились и в одно мгновение, с ловкостью людей, привыкших к жизни в пустыне, разбили лагерь, зажгли костры, дали лошадям маис на разостланных серапе и приготовили ужин, в котором они основательно нуждались.
Эти люди (их было приблизительно триста пятьдесят человек), атлетически сложенные, с выразительными лицами и воинственными привычками, были одеты в живописные костюмы ранчерос: закругленная снизу куртка, обшитые золотым галуном бархатные штаны, обтягивающие ноги гамаши из оленьей кожи, башмаки с медными шпорами, инкрустированными серебром и украшенными колесиками, диаметр которых достигал шести дюймов. Особенностью, по которой сразу можно было узнать, что это — независимые, или мексиканские инсургенты, были их широкополые шляпы с серебряным галуном, украшенные иконками с аляповатым изображением Гваделупской божьей матери. Мексиканские инсургенты с наивной и трогательной верой, составлявшей сущность их характера, считали ее своей покровительницей.
В момент, когда они кончили ужин и закурили сигареты — обязательный десерт после каждой еды у мексиканцев, — всадник, которого мы оставили на берегу реки, появился в лагере. Он передал ранчеро своего коня, сделал знак дону Кристобалю следовать за ним и сел вдали на обломке скалы, где специально для него зажгли костер.