Густав Эмар
― САКРАМЕНТА ―
Глава I
НЕДОРАЗУМЕНИЕ
Путешественник европеец, который после продолжительной стоянки у острова Куба попадает, наконец, на рейд Веракрус — порта на побережье Мексиканского залива, испытывает чувство невыразимой тоски при виде невзрачного, совершенно лишенного зелени города, выросшего на песке среди болотистых лагун.
Когда же его взору предстают неказистые, мрачные, кое-как наспех сколоченные дома, всем своим видом отвергающие хоть какое-то подобие вкуса или причастность архитектора; узкие и кривые улицы, заваленные всевозможными отбросами, и эти отвратительные черные коршуны, на которых, видно, самой природой возложена забота о санитарном состоянии города, с пронзительным криком вырывающие друг у друга добычу буквально под ногами прохожих, то становятся понятными те ужасные опустошения, которые причиняет в этом несчастном городе черная оспа.
Поэтому иностранец даже с некоторым страхом, впрочем скорее инстинктивным, решается, наконец, ступить ногой в эту своего рода мрачную Иосафатову долину.
Выйдя из города и пройдя под жгучими лучами полуденного солнца около пяти миль по болотистой почве, покрытой низкорослым кустарником, достигаешь, наконец, истинно тропического рая с его величественными лесами. Здесь, под сенью густых деревьев, словно зябкая птица, притаилась деревушка Медельен, обязанная своим основанием дону Гонсало де Сандовалю, одному из соратников Кортеса. Во время эпидемий черной оспы, регулярно обрушивающихся на Веракрус, в Медельене находят убежище и знатные граждане Тьерра-Калиенте.
Медельен — прелестный оазис среди унылой пустыни, окружающей Веракрус. Здесь все предусмотрено для желающих отдохнуть и повеселиться, а великолепный деревенский воздух возвращает здоровье больным, расстроенное слишком продолжительным пребыванием в злополучном городе Веракрус.
В одну из пятниц второй половины июня 1860 года, между двумя и тремя часами пополудни, два типа весьма подозрительной наружности сидели друг против друга в одной из харчевен Медельена и, покуривая тонкие маисовые сигаретки, не спеша пили ананасовое вино. Эти подозрительные типы шепотом о чем-то разговаривали, то и дело воровато озираясь по сторонам, хотя в харчевне не было ни души и, следовательно, никто не мог их услышать.
Было время сиесты.
Медельен спал, изнемогая от полуденного зноя.
С неба изливался яркий свет, устилая землю солнечными бликами; раскаленный воздух застыл в неподвижности; все двери домов, за исключением харчевни, были закрыты. В тени деревьев и тут и здесь спали бродяги.
Царившую в деревне тишину нарушали лишь две лошади, привязанные к кольцу, вделанному в стену харчевни, они обмахивались хвостами и нетерпеливо перебирали ногами, отгоняя донимавших их слепней и москитов.
Сидевший за конторкой хозяин харчевни тщетно боролся со сном; его голова раскачивалась из стороны в сторону, словно маятник.
Два типа, продолжавших все так же увлеченно о чем-то шептаться, были молоды; старшему из них нельзя было дать больше двадцати восьми — тридцати лет. Бронзовая кожа, угловатые черты лица, хитрые, пронзительные глаза позволяли принять их за чистокровных индейцев.
Они были одеты в костюмы, которые носят испокон веков коренные жители Кампаньи и прибрежных районов Веракрус. Одежда эта не только красива, но еще и удивительно живописна.
Соломенные шляпы с широкими полями, загнутыми вверх на затылке, и платком, ниспадающим на плечи и служащим для защиты от солнца; полотняные рубашки с жабо, стянутые на шее золотой застежкой и украшенные множеством изящных пуговиц, шаровары из зеленого бумажного бархата, открытые на коленях и ниспадающие до половины икры, с широким поясом из красного шелка, заменявшим ремень. На железном кольце, через которое пропущен пояс, висел мачете без ножен. На ногах ни у одного, ни у другого обуви никакой не было. Рядом с ними, прямо на столе лежали свернутые плащи яркой расцветки. Что же касается огнестрельного оружия, то у каждого из них было по карабину, которые они держали зажатыми между ног.
В то время, к которому относятся описываемые нами события, Хуарес еще не был президентом Мексики. Его власть ограничивалась Веракрус и окрестными городами, постоянно подвергавшимися опустошительным набегам шаек грабителей и мародеров под предводительством Караваля, Куэльяра и других начальников крупных отрядов, вызывавших жгучую ненависть местного населения. Как ни странно, но бандитов и их подручных боялись даже приверженцы Хуареса, потому что они грабили всех без разбора — не только врагов, но даже и союзников, лишь бы представился удобный случай.
Войско Хуареса состояло главным образом из разбойников с большой дороги — о каких-либо политических убеждениях этих людей и говорить не приходится, их прежде всего интересовал грабеж и возможность поживиться за чужой счет.
Впрочем, Хуарес и сам прекрасно отдавал себе отчет в нравственных качествах своего войска и поэтому запрещал им даже входить в Веракрус, который они, не колеблясь, разграбили бы до основания. Вместо этого он предоставил им полную свободу в Кампаньи, где бандиты промышляли главным образом тем, что грабили путешественников, нападая на их караваны, а иногда, если успех сулил большую поживу, совершали набеги и на гасиенды, отстоявшие на десять, а то и двадцать миль от их лагеря.
Единственным законом была сила, бандиты чувствовали себя полноправными хозяевами в этой части Америки и без зазрения совести чинили разбой и жестокость.
Одиноко сидевшие сейчас в харчевне типы, при всей экстравагантности их костюмов, видимо, принадлежали к какой-нибудь банде, обретающейся в окрестностях Веракрус.
Между тем близился рассвет, шел четвертый час, и тут и там распахивались двери домов, на улицах появились первые прохожие — в Медельене постепенно пробуждалась жизнь.
— Черт побери и это свидание, и типа, который здесь его назначил! — воскликнул один из незнакомцев, стукнув так сильно прикладом своего карабина оземь, что хозяин харчевни вдруг очнулся ото сна и испуганно огляделся по сторонам.
— Потерпите немного, дружище, — примирительно сказал его спутник, — этого кабальеро, по всей вероятности, что-нибудь задержало.
— Удивляюсь, как вы можете так равнодушно относиться к этому, Карнеро, — произнес первый, пожимая плечами. — Черт возьми, меня это просто бесит! И только поэтому я готов немедленно уйти отсюда!
— Это было бы чистым безумием, сеньор Педросо, и, позвольте вам заметить, к тому же весьма неосмотрительно с точки зрения элементарной предосторожности.
— Я терпеть не могу сидеть вот так сложа руки. Ну если бы хоть можно было заняться каким-нибудь делом!
— Но чем здесь можно заняться? Партию в монте и то не сыграешь, — продолжал Карнеро улыбаясь. — Неинтересно, потому что мы оба блестящие игроки.
— Вы правы, — согласился дон Педросо и продолжал: — От этого тепаче [1] меня уже тошнит, а пить мескаль [2] или рефино [3] нельзя. Мы обязаны сохранять хладнокровие на тот случай, если…
— Тс! — перебил его Карнеро, поднося палец к губам. — Здесь и у стен есть уши.
— Это верно, дружище. Ну, тогда… придумайте что-нибудь.
— Я честно признаюсь в своей неспособности придумать что-нибудь… Я никогда не отличался изобретательностью… А, подождите, я придумал, чем нам можно заняться.
— Чем, дорогой друг? Говорите скорей!
— Если не имеет смысла играть нам с вами вдвоем, кто же мешает нам пригласить в свою компанию хозяина харчевни? Он, по-видимому, скучает не меньше, если не больше, чем мы с вами… Он даже спит, бедняга, от скуки, ну а монте сразу прогонит сон прочь.
— Ну, что ж? — отозвался Педросо с насмешливой улыбкой. — Совсем неплохая мысль… Но на что мы будем играть? Надо, чтобы игра представляла известный интерес.
— Давайте сначала поставим на карту стоимость того, что мы выпили, а потом… ну, да там видно будет. Педросо сделал движение, чтобы подняться.
— Подождите, — сказал Карнеро, удерживая его за руку. — Вон, кажется, идет еще один партнер.