Но что еще поразило и заинтересовало полковника — это сам путь, по которому следовал испанец: он направлялся в пустыню…
Казалось бы, для такого человека, как дон Горацио, война сводилась к разбою, и он, естественно, должен был бы стремиться в центр Мексики, где были ранчо и асиенды, в маленькие беззащитные города, которые можно было бы легко грабить, — ведь именно они и представляли громадный интерес для испанцев. Но чем привлекала дон Горацио пустыня? Единственные хозяева саванн — команчи, сиу, апачи и многие другие индейцы-кочевники и непокоренные, бродячие владельцы этих громадных пространств, — разве они дали бы ему те богатства, которых он так домогался и для которых готов был на все, на любое преступление?
Этот второй вопрос был так же трудно разрешим, как и первый. Одно ясно: принимая это направление, капитан дон Горацио преследовал темную цель; порочный до мозга костей, этот человек не мог иметь никаких других намерений. Но что это были за намерения?..
Как ни странно, полковник, мчась во главе своего отряда, не мог отделаться от этих мыслей; вместе с тем он не мог дать себе отчета, почему они так живо занимали его.
Полковник никогда не встречался с капитаном, и, казалось, поступки капитана должны были быть безразличными для него.
Однако, повторяем, полковник был очень встревожен, и какая-то непонятная тоска сжимала его сердце. Было ли это предчувствием?
Но почему предчувствие в отношении незнакомого человека? Вот что он напрасно старался понять.
Бальбоа принимал доклад своих разведчиков, когда услышал шум, похожий на раскаты грома. Это ранчерос пошли в атаку.
Настоящий бандит по своим поступкам, дон Горацио в то же время был опытным офицером и храбрым человеком.
Раздосадованный тем, что не он предпринял атаку, капитан прибег к хитрости: большую часть солдат он перевел в засаду в придорожные кустарники, а на дороге оставил только заслон из всадников, расставленных таким образом, чтобы ввести в заблуждение противника.
Его отряд, состоявший из четырехсот сорока человек, численно превосходил отряд непокоренных; но капитан дон Горацио вез с собой закрытый паланкин, который, видимо, скрывал что-то очень ценное. На охрану паланкина было выделено шестьдесят всадников, получивших приказ не удаляться от него, что бы ни случилось.
Этот паланкин и его конвой были спрятаны в чаще леса и все время находились под наблюдением капитана.
Едва Бальбоа принял все эти меры, как с быстротой бурного потока, опрокидывающего и уничтожающего в своем бешеном стремлении все встречающиеся на пути препятствия, появились ранчерос.
Дон Луис с безошибочностью, характерной для настоящих командиров, угадал расположение противника и тут же изменил свой план атаки.
Отряд ранчерос, обрушившись лавиной на испанцев, разделился на три части: центр продолжал атаковать в глубину, а фланги отклонились вправо и влево. С саблями в руках ранчерос стремительно бросились на спрятавшихся всадников, уверенных в том, что они ввели в заблуждение своих врагов, и потому не ожидавших этой неистовой атаки и растерявшихся от нее.
Схватка была ужасной. Обе стороны показывали чудеса храбрости. Ожесточение, вызванное расовой ненавистью, дошло до предела.
Испанцы, в первые мгновения застигнутые врасплох бешеной атакой, сплотили свои ряды и дрались с энергией отчаяния.
Нельзя было предвидеть, на чьей стороне будет перевес. Великий Бобр подошел к полковнику и, указывая на паланкин, неподвижно стоявший под прикрытием и охраняемый конвоем, лаконично сказал:
— Там!
Дон Луис бросил быстрый взгляд в направлении, указанном индейцем, и, не понимая причины, почувствовал важность, которую дон Горацио придает этому таинственному, тщательно оберегаемому паланкину.
Дон Луис знаком подозвал офицера, тихо сказал ему несколько слов и, собрав двадцать ранчерос, внезапно напал на конвой, до этого момента не принимавший участияв сражении.
Вскоре вокруг паланкина сосредоточилось все сражение: ранчерос стремились овладеть им, а испанцы удвоили усилия, чтобы его защитить.
Дон Горацио показывал чудеса храбрости, порывы мужества, достойные более благородной цели, чем та, которую он преследовал.
Капитан ловким приемом окружил ранчерос, и они очутились одновременно в роли атакующих и атакуемых.
Такой бой не мог долго продолжаться… Испанцы начали одерживать верх, как вдруг с силой прозвучал крик:
— Мексика! Мексика! Независимость!
И свежий отряд, охваченный гневом и энтузиазмом, бросился с непреодолимой силой в самую гущу сражающихся.
Это дон Кристобаль, извещенный проводником, выскочил со своим отрядом из засады на помощь полковнику.
В этот момент занавески паланкина раздвинулись, и показалась очаровательная головка молодой девушки.
— Ко мне! Ко мне! — с отчаянием закричала девушка. — Ранчерос! На помощь! Я — мексиканка! Я — дочь…
Голос девушки показался дону Луису знакомым. Но больше он ничего не услышал, потому что дон Горацио поспешил к паланкину и, резко оттолкнув девушку, закрыл занавески.
— Вперед! — вскричал полковник. — Друзья мои, спасем эту девушку!
— Вперед! Вперед! — повторяли ранчерос, бросаясь вслед за ним.
Но их усилия были бесполезны. Дон Горацио молниеносно собрал своих солдат и, как загнанный тигр, который не хочет признать поражения, начал отступать шаг за шагом, все время лицом к врагу, углубляясь в лабиринт леса.
Было бы просто безумием преследовать его: глубокая тьма наступившей ночи камнем пала на землю.
Ранчерос вынуждены были остановиться и разбить лагерь на поле битвы, усеянном трупами испанцев.
Воздадим должное храбрым ранчерос: они мужественно выполнили свой долг. Они изнемогали от усталости, и несколько часов отдыха были для них необходимы.
Полковник послал разведчиков удостовериться, что враг действительно отступил, и только после этого отдал распоряжение о ночном привале.
Глава XII
ОХО-ЛЮСЕРО
Дону Луису было грустно: одержанная победа для него была равносильна поражению, так как, несмотря на все усилия, он не освободил молодую девушку, трогательно взывавшую о помощи.
В течение долгих часов он напрягал свою память, но все было напрасно.
Была уже полночь, когда проводник возвратился и увидел, что полковник, погруженный в свои мысли, сидит перед костром.
Великий Бобр сел на корточки рядом с доном Луисом.
Полковник поднял голову.
— А, это вы, вождь! Вы возвратились очень поздно.
— Мос-хо-ке долго шел по следам гачупинов, — ответил индеец, спокойно набивая свою трубку и зажигая ее с помощью священной палочки.
— Вы их видели?
— Много часов Мос-хо-ке шел по их следам.
— Что они делают теперь?
— Они бегут, как лани, вспугнутые охотниками.
— Значит, они не намерены перейти в наступление?
— Нет, они спешат очутиться там, куда они идут.
— Куда же они направляются?
— В пустыню.
— Что они будут там делать?
— Мос-хо-ке узнает это в свое время. У индейца глазорла: он видит все в саванне.
— Они увели с собой молодую девушку?
— Да.
— Вождь знает ее?
— Возможно.
— Кто она? — быстро спросил дон Луис. Индеец остановил на мгновение свой взгляд на нем.
— Наступила полночь, — сказал он, — через несколько часов надо опять идти в путь. Мос-хо-ке нуждается в отдыхе, он идет спать.
И, завернувшись в свой плащ, он лег у костра, закрыл глаза и уснул или, быть может, притворился спящим. Дон Луис был подавлен.
— Ах, мучитель!.. Он что-то скрывает, я уверен в этом, — печально пробормотал он. — Но почему он так упорно молчит? Что за смысл ему скрывать правду?..
С восходом солнца отряд двинулся в путь.
Еще накануне вечером убитых в бою похоронили и положили на могилы тяжелые камни, чтобы помешать диким животным осквернить трупы воинов.