Пребываючи тогда Григорий со своею маткою, взял себе за обычай, что никогда не ел, аже первое[3713] таблички от матки, о нем написаные, оглядал, которые во особной комнате ховал, а оглядавши, выходячи, всегда плакал. И то едина девка панья[3714] видела. И было в некоторое время, как король поехал на лов, тогда она девка, приступивши до королевой, рекла ей: «Панья моя ласковая, или ты чем розгневала пана моего?» Отповедала ей, рекущи: «Верь, что во всем свете дву не машь, которые бы так барзо миловали в малженстве[3715], яко я с моим паном. Але чего деля о том пытаеш, повеждь ми». Отповедала девка: «Видела я некоторого часу, пан наш на всякой день, как стол прикрывано[3716], входит един в комнату весел, а как из нея выходите, всегда плачет, и потом обедовал. Але для чего так чинит, не вем.
Панья, то услышавши, пошла сама до оной комнаты, везде посмотривши, приде к диры, в которой те таблички хоронил, нашла и прочитала их. И познала, что от нея было. И почала так то мыслить сама в себе, рекущи: «Никак бы тот человек не достал тых табличек, аще не бы был сын мой». И почала велми плакать великим гласом, глаголя: «Беда мне, что я на сей свет родилася, лучше бы было, чтобы я с материю вкупе умерла». Услышавши то, ея рыцари прибегли к ней до комнаты, обретоша ю на земли лежащю, а она от великия жалости обумерши упала. И долго над нею стояли, а она ничтоже рече. Потом, отрезвившися, рекла: «Естли милуете здравье мое, взыщите мне пана моего». Тогда рыцари, вседши на кони, ехали до короля и рекли ему: «Король ласковый, панья твоя зело неможет и того деля просит, чтобы ты до ней приехал». Услышавши то, король абие оставив лов, приехал на замок и вшел до комноты, в нейже панья лежала.
И как его королевна узрела, рекла: «Пану милый, вели всем изыти, чтобы толко ты един со мною остался, чтобы никто не слышал того, что я тебе буду говорить». И как всем велено изыти, вопросила его панья: «Пане мойна- милейший, повеждь ми, какова еси роду? Отповедал ей, что «то дивно вопрошение, веждь, яко есть з далекой земли». Рекла ему панья: «Не поведаешь ли мне правды, жива не буду». Рекл ей король: «Поведаю тебе, что был есми убогий, ничего не имел, разве збрую свою, которою все сие королевство избавил из рук неприятелских». Рекла ему: «Але прошу тя, повеждь ми, с которой земли и кто суть родителие твои. Не поведаеш ли мне правды, клену ти ся, что буду до смерти ничтоже есть». Отповедал ей, ркучи: «Ведый истинну, что некоторого кляштору опат[3717], которой при мори лежит, тот меня вскормил и сказал мне, что обрел меня в некотором суденке в колыбельце, и от того времени даже по се число, как я пришол в сию страну, ховал мя».
Услышавши то, панья его показала ему таблички, ркучи: «А знаешь ли те таблички?» Узревши король таблички[3718], омертвел и пал взнак на землю. А она рекла ему: «О, намилейший пане, ты еси сын мой единый, ты еси муж и такоже пане мой, ты еси сын брата моего и сын мой. О, намилейший сыну, аз вложила тя в то суденко и с теми табличками, егда тя родих. Беда мне, что есмь тя родила, аже[3719] так много зла учинила: познала есми брата своего, а се ныне тебе, сына, от него нароженого из мене. О, чтобы я была запекла в животе матке своей!» И бьючи главою о стену, говорила: «Пане Боже, что еси на мя[3720] допустити рачил[3721]: то сын мой, а то есть и муж мой и сын брата моего». Рече же король Григорий: «Никогда же надеяхся прийти в таковый упадок, а теперь внем есть». И плакал велми, глаголя: «О, Боже, почто сие допустити на мя изволил еси? Се бо мать моя, а есть ми жена и приятелка». Видячи то матка такову жалость сыновню, рекла ему: «Намилейший сыну, уже буду за то каятися, пелгримовать весь век живота своего, а ты королевство буди править». Рекл ей сын: «Не так, але ты, матка, в королевстве пребываючи, буди мене ожидать, а я каятися буду, пелгримовать, дондеже Господь Бог отпустит нам наша грехи».
Тогда восставши в ночи, оболкся в нищетския ризы и, простився с маткою, пошол босыми ногами до иного королевства. И пришел в вечер до некоторого града в дом некоторого рыбитвы[3722] и просил у него господы[3723]. Рыбник же, видячи особу не пелигримску, рекл ему: «Знать то добре[3724], что есть ты не истинной пелгрим». Отповедал ему Григорий: «А почему[3725] я не истинной пелгрим, але всегда для Бога господы прошу». Слышачи то жена Рыбникова, смиловалася над ним и почала просить мужа своего, чтобы его принял в дом свой. И приявши его рыбник в дом свой, вопросил имени его. Отповедал ему: «Григорий». И дал ему хлеба, рыбы и воды, абы ел, и повелел ему за дверми спать, глаголя: «Пелгриме, аще ш ли ты хощешь ся освентить[3726], то иди на особливое месце». И отповедал ему Григорий: «Милый господарю, зело бы рад учинить, але не вем таковаго места». Рекл ему рыбник: «Утро пойдешь со мною, и я тебя довезу на особливое место». Рекл ему Григорий: «Велми я тому рад. Боже, дай то».
3725
неверный перевод с лат. на польск., в лат. придаточное уступительное: «хотя я и не...»;