Стих: Глухие, потешно слушайте! Нагие, веселитеся, ремением секитеся, дурость к вам приближается! Безрукие, взыграйте в гусли! Буявые, воскликните бражником песни безумия! Безногие, возскочите, нелепаго сего торжества злы диадиму[3784] украсите праздник сей!
Запев: Яко желает всяк человек с похмелья оправитися.
Дурные и бесныя, стецытеся[3785], самохотныя[3786] вам дары предгрядут; носящее своя и крапивныя венцы терпения своего. С конца бо горят, а з другова — говорят. Безголовыя и слепыя, последуйте ми на печь в Пропасную[3787] улицу и видите, каково се приятие в земли пропойцы, отлучение своего живота[3788]! Взяша бо себе корень тоски, цвет охания, ветви срамоты. 3 голодом звонят, с босотою припевают, глядят из запечья,[3789] что живые родители, что жуки ис калу выползли, пищат, что щенята, просят денешки на чарку, а иной на хлеб подает. Белые руки — что ожоги[3790], рожи — что котелные дна, зубы светлеют, глазы пиликают, горлы рыкают, аки псы грызут.[3791] Как дал тот боголюбец денешку, а иной глаголет: «Меня пожаловал!». Кто тех жития не похулит, яко вместо добра злые дни себе возлюбиша, кражею и ложью и татьбою[3792] величают и своея жизни нерадящих.
Стих: От всего блага пьянства ради лишихся.
**Приидете, вси искуснии и благонарочитии в разуме,**[3793] отбежим таковаго рва самохотнаго. Впадающих в него и влекущих нас, другов, в сие, отревайтеся, яко не добре нам, смышлюющим, и влекущим нас в ров погибели. Невинно бо есть нам вино, но проклято есть пьянство с неудержанием.[3794] Создай бо есть хмель умному на честь, а безумному — на погибель. Яко Бог прославится в разумной человеце, — свет бо ему разум, имже ся озаряет, разсуждением таковых зол отлучается, — тех достойно ублажаем.
Стих. Егда зазвоним во все животы, слава всякому человеку по делом его.
**Егда славнии человецы, в животех искуснии, в разуме за уныние хмелем обвеселяхуся, тогда, егда во многия дни се творимо, питьем омрачаху свой сущий разум, в нощь неразумия претворяху, до нага пропивахуся.**[3795]
Егда же просыпахуся — срамотою уязвляхуся.
Егда же от даема пития с похмелья на первый свой чин возвращаху, на свой живот пагубно оболгахуся, яко ни единоя ризы в дому оставити. Пространныя пропасти возлюби, на ветр живот[3796] свой розвеяша.
Запев. Потащи, понеси, наливай, подноси!
Егда же напившеся, тогда же веселием, дуростию и шумом наполняшеся, рытье во все горло во отлучение своего живота.
Егда же просыпашеся, тогда болезнию озаряшеся и частым оханьем со губяшеся.
Егда же в меру трезваго разума достигаше, тогда печалию болезнено уязвляшеся, яко много пропито, неведомо что: «Конец житию моему будет: не вем, откуду и как почати жити». И обеты и каеты на себя и клятву налагаше, яко в среду[3797]* не пити.
Егда же долго не пиваше, тогда же похотию, яко стрелою, уязвляшеся, как бы мошно испити в славу Божию.
Егда же чрез клятву дерзаше, на питие простирашеся и испиваше и на пугвицы изливаше, и семо и овамо, яко болван, бездушен валяхуся[3798] сам себе душегубец и убийца являшеся, и в горшая напасти впадаше горчае перваго, и тайная наша вся си являше в позор человеком.
Чего и не творим — ино добрые люди втрое прибавят. Всяк ся ублюет, толко не всяк на собя скажет. Под лесом видят, а под носом не слышат. Безместно[3799] житие возлюбихом, по глаголющему: «Злато ваше изоржаве, си ризы ваша молие поядоша»,[3800] а пьяницы же и пропойцы злату ржавчину протираху и своему житию веятели являхуся. Наг объявляшеся: не задевает, ни тлеет самородная рубашка, и пуп — гол! Когда сором — ты закройся перстом! Слава тебе, Господи, было да сплыло! — не о чем думати, лише[3801] спи, не стой, одно лише — оборону от клопов держи, а то жити весело, а ести нечево. Руки к сердцу прижавше, да кыш — на печь, лутче черта в углу не стукаешь. Того ради вси от бездилия вопием ти: «Веселися, радуйся, уляпался! И двожду наймуйся!». Денешку добудь, алтынец съежь, а половиною — прикуп твори, а иногда — и не етчи спи!
И ныне: Таков голос.
Одиннадцать семь — и платье с плечь, стремка не стала, одиннатцать солгала, в бороду скочила, радость сказала:[3802] «Радуйся, уляпался! Не один васу матки, много вас, чмутотворцов[3803], да не в одной месте, оголи гузном скачут, белые руки в роте грееют. Родила вас мама, да не приняла вас яма. В лете не потеете, а в зиме не зябете,[3804] лише[3805] за щеками руки греете, живете, что грязь месите. Увы нам, куды нам: где ни поживем — везде загрезим, где ни станем — тут воняем, людей от себя розгоняем. За дурость ума нашего и сущии родители нас отлучишася и глаголют, яко не родивше нас. Житием своим процвели есте, яко голики[3806], чем баню метут, — тако и вами, пропойцы, что чортом, диру затыкают! Тем достойно злословим и ублажаем вас.
3789
...голодом, воскликнете убожеством... Глухие, потешно слушайте... босотою припевают, глядят из запечья... — В старшем списке 1666 г. здесь механическая утрата — потеряй лист. Текст восстанавливается по списку РГБ. собр. Беляева, № 1565.
3791
...глядят из запечья, что живые родители... зубы светлеют, глазы пиликают, горлы рыкают, аки псы грызут. — Подобные сравнения и описания внешности связаны с похоронной обрядностью и являются реликтами культа умерших предков. Описания мертвецов известны из русских сказок, где распространен мотив побывавшего в царстве мертвых и вернувшегося оттуда в измененном обличье человека (обычно это колдун, упырь). Плоть встающего из могилы колдуна не подвержена разложению, в сказках она уподобляется металлу: «Ну вот те мертвяки и пришли. Бытто живы они, а все наклепали. Пришли да старшой невестке и говорят: „Топи байну!” Она байну топить, а у ей маленка девушка была. Она к матке прибежала, да и говорит: „У тяти да у дяди глаза медны, зубы железны!» Хозяйка и догадалась» (сказка «Покойники-бесы», см.: Карнаухова И. В. Сказки и предания Северного края. Л., 1934. С. 57). Или см. такой пример: «Вот одна девка в красный угол отошла, под икону стала и видит, что зубы у их (пришедших под видом парней мертвецов. — О. С.) железны, а в сопогах кости» («Девки и кости», см.: Карнаухова И. В. Сказки... С. 229). Иронические, высказанные «языком» народных верований намеки на «потусторонний» облик пьяниц находятся в разных фрагментах «Службы кабаку». Выражение «что живой родитель» для древнерусского человека было равнозначно выражению «что живой труп», поскольку родителями назывались умершие предки. Автор «Службы кабаку» запечатлел представления о загробной мире и ее обитателях, сфера бытования этих представлений — устная народная культура, в «Службе кабаку» ее символика и тропы устной речи послужили материалом для литературного приема — сравнения: пьяница выглядывает из запечья и своим видом и смрадом напоминает ожившего мертвеца.
3793
Приидите, вси искуснии и благонарочитии в разуме... —
3794
Невинно бо есть нам вино, но проклято есть пьянство с неудержанием. — Автор «Службы кабаку» здесь использует идею, встречающуюся в учительной литературе и не признанную бесспорной, — о негреховности умеренного пития, см., например, в «Поучении блаженного Феодосия, игумена Печерского о казнях Божиих»: «...Ино бо пианство есть злое, а ино — питье в меру, и в закон, и в подобно время, и в славу Божию» (Ученые зап. II отд. АН. СПб., 1856. Кн. 2. Вып. I. С. 197). См. также «Слово св. отец о пьянстве»: «Питие умным на веселие есть, а несмысленным, иже упиваются, чясто во пьянство, на неизбытная грехы» (Пономарев А. И. Памятники... Вып. 3. С. 101).
3795
Егда славнии человецы, в животех искуснии... до нага пропивахуся. — Ср. текст утреннего тропаря Страстного Четверга: «Егда славнии ученицы на умовении вечери просвещахуся, тогда Иуда злочестивый сребролюбия недугом омрачашеся...» (Триодь постная).
3798
Егда же чрез клятву дерзаше, на питие простирашеся и испиваше и на пугвицы изливаше, и семо и овамо, яко болван, бездушен валяхуся... — Ср. с традиционными книжными конструкциями в словах, обличающих пьянство: «Кроткы убо пьяница, акы болван и акы мертвец валяется и, многажды осквернився и омочився, смердится» (см.: Пономарев А. И. Памятники... С. 101). См. также в «Поучении о том, како подобает воздержаться от пьянства», приписываемой Василию Великому: «Пьяница <...> акы мертв, ни се мертв, ни се жив, отпухл аки болван...»(Срезневский И. И. Сведения и заметки о малоизвестных и неизвестных памятниках. СПб., 1876. С. 322).
3800
...«злато ваше изоржаве, си ризы ваша молие поядоша»... — Здесь автор обыгрывает устойчивое в учительной литературе перечисленных земных, подверженных тлению богатств, источником которого, по-видимому, является «Поучение о милостыни» Иоанна Златоуста: «Богатство ваше истлеет, а ризы ваша мольми изядени будут, злато и сребро изоржавет, а вас смерти примет...» (см.: Пономарев А. И. Памятники... С. 70).
3802
Одиннадцать семь — и платье с плеч... радость сказала... — Этот фрагмент похож на жанр детских считалок, который, возможно, восходит к творчеству скоморохов.
3804
Родила вас мама, да не приняла вас яма... а в зиме не зябете... — Здесь и далее встречаются поговорки самого разного характера, в том числе, на взгляд современного человека, достаточно натуралистические. Часть из них не зафиксирована в сборниках поговорок.