ТОЛКОВАНИЕ. Притча являет, яко елико праведный Бог пособствует,[530] толико неправедный противится.
41. О ОСЛЕ И ОГОРОДНИКЕ
Осел, делая[531] у огородника, понеже убо мало ядяше, много же труждашеся, молися Зевесу,[532] дабы, от огородника отвед[533], иному продал бы господину. Зевес же послушав его молитву и повеле его горшечнику продати.
Паки труждашеся болши перваго и беднее жиывяше,[534] брение[535], и горшки, и плинфы[536] нося; паки переменити господина моляшеся. И продай бысть усмарю, или кожевнику, — злейшему убо от первых впаде господину. И зря, яже от него творимая, со воздыханием[537] и стенанием горким рече: «Ох мне, бедному! Лутче мне бысть у прежних господей пребывая жити, нежели у сего немилостиваго: сей убо, якоже вижу, и кожу мою напоследи[538] изработает[539]».
ТОЛКОВАНИЕ. Притча являет, яко тогда наипаче первых господей слуги и раби[540] п о м и н а ю ще желают, егда у последних господей восприимут искуство.
42. О ЛОВЦЕ И О ПТИЦЕ ДУДОК[541]
Ловец птицам составляше сети. Дудок[542] же, сие издалеча видев, вопрошайте его: что убо сие созидает?
Ему же: «Град созидати», — сказавшу[543].
Посем же ловцу далече отшедшу и скрывшуся, дудок же словесем мужа уверися, пришед, влезе в «созидание» и изымася[544].
Ловцу же абие притекшу, дудок же рече: «О ты, человече добрый![545] аще сицевые грады созидати будеши, не многих обрящеши в них живущих».
ТОЛКОВАНИЕ. Притча являет, яко тогда наипаче грады и домы опустевают,[546] егда началиицы их, владыки и царие, свирепеюще мучителствуют.[547]
43. О ПУТЕШЕСТВЕННИЦЕ
Путешественик многий прешед путь, моляшеся богу Ермису,[548] аще убо обрящет что, половину сего Ермису на жертву возложити обеща.
И прешед мало,[549] обрете пиру[550], исполнену фиников и мигдалов[551]. И сию срадостию[552] взем, финики и мигдалы снеде, финиковы же кости и мигдалные чешуя на некоем возложи жертвеннице, глаголя: «Имаши, о Ермнсе-боже,[553] по моей молитве и обещанию[554], ибо обретеннаго и внешняя и внутренняя тебе приношу!»
ТОЛКОВАНИЕ. Притча к мужу-сребролюбцу, иже и Бога любостяжания ради обмановающа[555].
44. О ДЕТИЩИ И О МАТЕРИ
Детище во училищи у соученика своего книжицу[556] украде, принесе к своей матери. Ей же не биющи его, но и паче же похвали его и восприим от него любовне.
Проминувшим же летом, нача и болшая красти.
На торгу же некогда пойман и веден быст на смерть. Матери же последующи и плачющися, он губители[557] и судии[558] моляше, дабы мало постояли,[559] хотя нечто побеседовати к матери своей в ухо. Она же скоро ко устом чадовым приложи свое ухо, он же вместо беседования матери своей зубами ухо угрызе.
Мати же и инии последующии ему начаша его обличати, яко не токмо украде, но уже и на матерь беззаконнова[560]. Он же отвещав, рече: «Сия убо моей погибели бысть виною, ибо егда книжицу украдох, и побила бы меня, не бы на се устремился дело. И ныне ведом есм на смерть бесчестно»[561].
ТОЛКОВАНИЕ. Притча являет, яко, иже в начале малых не мучими, на болшая злая возрастают[562].
45. О ПАСТЫРИ И МОРИ
Пастырь[563] по брегу моря стадо пасяше. Узрев тишину морскую и, пожелав, похоте[564] плыти на куплю[565]. И продаст овца, фиников купи и поиде.
Зиме же зелне сущи, и кораблю бедствующу погрузитися, вся своя бремена и мехи изверже в море, едва токмо сам караблем праздным[566] избавися.
530
...праведным бог пособствует... — За фигурой языческого бога Гермеса открывается христианский. Но для переводчика античный Олимп только литературная условность.
532
...молися Зевесу... — Примечательно, что переводчик называет Зевса в этом первом упоминании без каких-либо пояснений.
534
...беднее живяше... (в списках II вида — жваше)... — Сопоставление фигурой хиазма и контрастной градации участи персонажа, прежней и новой:
…мало ядяше — много же труждашеся...
...труждашеся болши — и беднее живяше. —
537
...со воздыханием... горким..; ...нежели у сего немилостиваго..; ...напоследи... —
541
...о птице дудок — В ориг. κορυδαλός; (предположительно ‘жаворонок-хохлач»). Гозвинский же решил, что это наделенный громадным и ярким гребнем удод (польск. dudek). Но зерна удоды не поедают. То же №51.
545
«...человече добрый!...». — Эмоционально-стереотипный вокатив, которого нет в ориг. ...грады и домы опустевают... — Нетрудно представить, как воспринималась эта сентенция на фоне национальной драмы начала XVII в., да и в последующие десятилетия.
546
«...человече добрый!...». — Эмоционально-стереотипный вокатив, которого нет в ориг. ...грады и домы опустевают... — Нетрудно представить, как воспринималась эта сентенция на фоне национальной драмы начала XVII в., да и в последующие десятилетия.
547
...началницы их, владыки и царие, свирепеюще мучителствуют. — Но в ориг.: «когда начальствующие свирепствуют» (ὂταν ο ἱ προεστῶτες χαλεπαίνωσιν). Поясняющие дополнения переводчика говорят сами за себя.
548
...моляшеся богу Ермису... — В ориг. адресат моления не назван, и восполнение переводчика оказывается неизбежно подчеркивающим.
553
«...о Ермисе-боже...». — Приложения бог при имени Гермеса в ориг. нет. Но поскольку на Руси обрядовый этикет обыкновенно включает этот вокатив при молитвенном обращении к Богу, он оказался и здесь, хотя в таком контексте мог и шокировать читателей строго православного толка.
555
...бога... обмановающа. — В ориг.: «богов», форма в составе нравственного урока на Руси неприемлемая, и Гозвинский обращается к форме единственного числа. Тем не менее остается только предполагать, как преломлялось в сознании читателя соотнесение фабулы и сентенции.
556
...книжицу... — Восковую табличку оригинала (δέλταν) переводчик заменил более знакомой книжицей.