— Ну, это-то я сразу понял.
— Зачем же было переспрашивать?
— А зачем было обижать меня подобными вопросами? Убить человека — невелика штука, все дело в оплате.
— Останешься доволен.
— Деньги вперед?
— Если хочешь.
— Сколько?
— Предупреждаю: человек этот не робкого десятка.
— Поэтому-то он вам и мешает. Дальше.
— Что — «дальше»?
— Сколько?
— Тысячи пиастров будет довольно?
— Не скажу, чтоб это было много.
— Черт возьми, ты парень с запросом!
— Не спорю; зато работаю на совесть. Выкладывайте все же имя человека, которого надо убрать с вашей дороги.
— Хосе Паредес.
— Управитель асиенды дель Торо?
— Он самый.
— Ну, знаете, с этим парнем не так-то просто справиться. Он здорово насолил вам?
— Я его даже не знаю.
— Рассказывайте! — недоверчиво произнес бандит. — Вы платите тысячу пиастров за убийство человека, которого даже не знаете?
— Невероятно, но факт.
— Не верю! Хотя я и бандит, но знаю, что человек не курица, его так, здорово живешь, не убивают.
— Только что ты сам высказал предположение, что человек этот стал мне поперек дороги.
— А! Это другое дело, — сказал бандит. Этот довод показался ему достаточно убедительным, чтобы убить человека.
— Слушай же меня внимательно и запомни раз и навсегда мои слова.
— У меня отличная память.
— Дня через два-три Паредес отправится в Эрмосильо. Он повезет векселя на довольно крупную сумму.
— Превосходно! — воскликнул Кидд, потирая от удовольствия руки. — Ему — пуля, мне — векселя.
— Ничего подобного! Ты дашь ему спокойно проехать. А убьешь его на обратном пути, когда он будет возвращаться с деньгами.
— Верно! Что за идиотская у меня башка! Ну конечно, так будет лучше.
— Да, но ты отдашь эти деньги мне, — насмешливо глядя на него, произнес дон Руфино.
— А сколько с ним будет денег?
— Пятьдесят тысяч пиастров.
— Vivo Dios! И вы хотите, чтоб я отказался от таких денег? Да я скорее удавлюсь!
— И все же тебе придется вернуть их мне.
— Ни за что!
— Полно врать! — сказал сенатор. — Ты ведь в моих руках и отлично это знаешь… Значит, отказываешься? Тем хуже для тебя: теряешь две тысячи пиастров.
— Вы сказали: «тысяча».
— Я оговорился.
— Когда можно будет их получить?
— Да хоть сейчас.
— Разве они у вас при себе?
— Разумеется. Внезапно в глазах бандита сверкнул зловещий огонек, он весь напружинился и с ножом в руке бросился на сенатора. Но на этот раз бродяга наткнулся на достойного ему противника: дон Руфино знал, с кем имеет дело, и, ни на минуту не спуская глаз с бандита, следил за малейшим его движением. Он успел предупредить молниеносное нападение Кидда, схватив бродягу за руку своей левой рукой, а правой наведя дуло пистолета почта в упор на грудь разбойника.
— Гей, маэстро! — произнес сенатор, сохраняя при этом полное спокойствие. — Ты что, взбесился? Какая муха укусила тебя?
— Пустите меня, — угрюмо пробурчал бандит, пристыженный своей неудачей.
— Не раньше, чем ты бросишь нож, парень. Бандит разжал руку, нож упал на траву; дон Руфино мгновенно наступил на него ногой.
— Я думал, ты работаешь лучше, — иронически заметил дон Руфино. — Жаль, что я не размозжил твою башку, — это научило бы тебя в другой раз бить без промаха.
— Я не всегда даю промах! — с затаенной угрозой пробормотал Кидд.
Наступило короткое молчание. Твердая Рука, явно заинтересовавшийся разговором, внимательно следил за ними, ловя каждое слово и каждое их движение.
— Ну как? Решился наконец? — прервал молчание сенатор.
— На что?
— Принять мое предложение.
— Разве оно еще в силе?
— Конечно!
— В таком случае, принимаю.
— Но на этот раз придется вести честную игру, — сказал сенатор, — без жульничества. Понятно?
— Понятно, — кивнул головой Кидд.
— Я рассчитываю на твою добросовестность, Кидд. Пусть сегодняшний урок послужит тебе на пользу. Я не всегда такой сговорчивый, и, если подобное недоразумение возникнет между нами еще раз, оно будет иметь для тебя самые серьезные последствия.
Внушительный тон, которым были произнесены эти слова, и выразительный взгляд, которым они сопровождались, произвели свое действие и заставили призадуматься бандита.
— Ладно, — сказал он. — К чему эти угрозы? Ведь мы договорились.
— Тогда давай кончать.
— Где же я вас найду после «дела»?
— Это уж не твоя забота; я сам тебя найду.
— Отлично. Деньги?
— Вот они. Но только знай: если вздумаешь обмануть меня…
— Хватит! Сказано уговор-и баста! Сенатор вытащил из кармана длинный вязаный кошелек, сквозь зеленые петли которого просвечивало золото, и, подбросив его несколько раз на ладони, швырнул кошелек шагов на двадцать в сторону от себя. В воздухе зазвенел чистый металлический звук.
— Ступай подбирай, — сказал сенатор, а сам, воспользовавшись тем, что бандит кинулся за деньгами, вскочил в седло. — Прощай и помни! — крикнул он бандиту, послав коня галопом.
Кидд, занятый пересчетом золотых, молчал. «Счет верен», — подумал он, облегченно вздохнув. Опустив кошелек за пазуху, Кидд злобно следил за удалявшимся во всю прыть сенатором.
«Берегись, дьявол! — мысленно грозил он дону Руфино. — Сегодня твоя взяла. Но настанет же день, когда и я дознаюсь о каком-нибудь темном пятне на твоем прошлом, и ты в свою очередь будешь в моих руках! Уж я-то маху не дам! Так и знай: пощады не жди!»
Выразительно плюнув вслед умчавшемуся сенатору, бандит взнуздал своего коня, подтянул подпруги, вскочил в седло и ускакал в другом направлении.
«Так вот оно что! — поднимаясь с земли, подумал Твердая Рука. — Нет, не станет дон Руфино убивать Паредеса с целью грабежа. Совершенно ясно, что задуманное убийство должно ударить по маркизу. Ну нет, я это дело расстрою!» Читатель уже знает, как свято выполнял Твердая Рука свои обещания.
Глава XXIV
ОТЕЦ И СЫН
Теперь, когда мы посвятили читателя в события, разыгравшиеся в дель Торо, мы продолжим наш рассказ с того эпизода, на котором прервали его. Иначе говоря, мы будем присутствовать при разговоре Огненного Глаза и Твердой Руки. Если читатель помнит, этот разговор начался еще в пирамиде, тотчас же после заседания совета сашемов. Отец и сын, следуя друг за другом, поднялись на вершину левой пирамиды, затем прошли по мосту из лиан, перекинутому на огромной высоте, проникли в правую пирамиду, откуда спустились в нижний этаж, почтительно приветствуемые по пути встречными индейцами. Здесь Огненный Глаз легонько стукнул два раза в дверь, перед которой они остановились. Изнутри прогремел засов, и показавшаяся на пороге молодая служанка пропустила их мимо себя.
Отец и сын мгновенно перевоплотились. Куда девалась их подчеркнутая индейская сдержанность! Всякая натянутость бесследно исчезла, уступив место непринужденности людей, привыкших вращаться в европейском обществе.
— Мария, — обратился Огненный Глаз к индианке, — доложите своей госпоже, что ее сын вернулся.
На этот раз Огненный Глаз отказался от наречия команчей, которым он пользовался до сих пор: распоряжение было отдано на чистейшем испанском языке.
— Но это уж известно сеньоре, ми амо, — ответила молодая девушка.
— Вот как! — удивился Огненный Глаз. — К ней ктонибудь заходил?
— Фрай Серапио; он и сейчас у сеньоры.
— Прекрасно. Доложите о нас, дитя мое.
Девушка поклонилась и порхнула словно птичка за портьеру, но, едва исчезнув, снова появилась и пригласила их войти. Они прошли за портьеру, приподнятую служанкой, и очутились в просторной комнате в четыре окна; в окна были вставлены деревянные рамы с настоящими стеклами — роскошь неслыханная в этих краях! С потолка вдоль окон свисали занавеси из плотной красной камки[69].
Стены комнаты были обиты тисненой кожей, и вся она была обставлена в том хорошем испанском вкусе, секретом которого еще обладают одни лишь родовитые кастильцы. Аналой в углу с висевшим над ним крестом из слоновой кости, пожелтевшей от времени, картины Мурильо и Сурбарана[70] на евангельские темы придавали этой комнате вид молельни, тогда как удобные диваны, столы, заваленные книгами, и кресла делали ее похожей на гостиную. У серебряной жаровни, в которой догорал ароматный сандал, сидели женщина и монах. Оба были уже не молоды, точнее говоря — приближались к пятидесятилетию.
70
Мурильо Бартоломео — знаменитый испанский живописец XVII века. Сурбаран Франсиско — испанский живописец, современник Мурильо.