По всей своей поэтике, стилистической манере рассказ «В чем причина?» был Чехову вполне чужд. Но далеко не всегда он исправлял то, что противоречило его собственной стилистике и литературным вкусам.
Существеннейшая черта манеры Гольдебаева, сохранившаяся у него и в более поздних вещах, — развернутые авторские характеристики персонажей: «Все эти условия не приучили Василья Петровича к самоуглублению <…> Эта общественная оценка не ускользала от сознания Василья Петровича, педагогически невозделанного, но очень чуткого». Не менее типичны для нее прямые оценки вещей, явлений, выраженные в отдельных словах. В ряде случаев подобные оценки Чеховым исключались, но в основном он их сохранил; одну такую характеристику Чехов даже вписал собственной рукой, взяв оценочные эпитеты из текста автора: «Он гордо гнушается сделок с казнокрадами, и бессовестные сослуживцы его побаиваются». Не тронут излюбленный прием Гольдебаева — включение в авторское повествование отдельных стилистически чуждых ему слов героев (и вообще «чужого слова») не в форме несобственно-прямой речи, а в виде прямых цитат, кавычками показывающих, что автор отмежевывается от такого употребления и исключает какое-либо стилистическое «прямое» усвоение его: «по совести», «вверенных», «хохликом». Этот способ введения чужого слова, обычный для очерковой литературы и малой прессы 1880-1890-х годов, Чеховым был преодолен уже в первые годы работы, позже он к нему не прибегал (ср., например употребление слова «по совести» у Гольдебаева и в рассказе Чехова «В ссылке»). «Кавычки употребляются двумя сортами писателей, — замечал он еще в 1888 г., — робкими и бесталанными» (Письма, т. 3, стр. 39).
Особенно неприемлемы для Чехова были узкоспециальные термины (он вообще был против «специализации» писателей в определенной тематике — военной ли, как И. Щеглов, «ссыльной», как В. Короленко). Еще в первой своей пародии Чехов высмеивал литераторов, норовящих «употребить кстати техническое словцо» (Сочинения, т. 1, стр. 18). Но, редактируя рассказ о машинисте и его помощнике, Чехов только в двух случаях исключил технические термины. А их в рассказе много; автор настаивает на них, они важны ему — герои его живут в этом мире и для них подобные слова полны глубокого смысла, они с нежностью относятся к деталям машины, этими терминами обозначаемым: «Поршни молодца-паровоза, любимца, балованного сына наших друзей, частили своими штоками <…> назойливый для всякого машиниста немчура-гаусгельтер вел свой пунктир почти без размахов <…> Не спеша делал дело помощник, лаская вентильки, умасливая лубрикатор…» Кроме этих терминов, в рассказе есть и не более понятные «шиберы», и «бандажи», и «бегунки», и «форсунка». Все это Чеховым в тексте оставлено.
Таким образом, исправляя рассказ, Чехов не подчинял манеру редактируемого автора целиком своей собственной. Правка высветлила наиболее удачные приемы автора, сделав текст рассказа компактней и выразительней.
Чеховский урок, сколько можно судить по дальнейшей продукции Гольдебаева, не оказал существенного влияния на его манеру. Вступив в литературу почти на четверть века позже Чехова и пережив его на двадцать лет, он и в поздних своих вещах остался гораздо более архаичным, чем его редактор, благополучно сохранив те черты, от которых пытался помочь ему избавиться Чехов. Судя по авторской: правке рукописей некоторых опубликованных произведений, Гольдебаев пытался иногда делать перемены в направлении, показанном Чеховым. Так, в рассказе «Мама ушла» исключено обширное обращение в начале: «Пора, читатель, отдохнуть от деловой суеты…» и аналогичное в конце (ЦГАЛИ, ф. 133, он. 2, ед. хр. 35). Но все остальное не менялось. Это, прежде всего, пристрастие к разного рода литературным красивостям. Ср., например, пейзаж в рассказе «Галчонок»: «Широко развертывалась даль от спящих, черных избенок полевой улицы, и вся белая, искрометная, нежно льнула к горизонту, навевая ему свои знойно-холодные, алмазные сказки; и он, задумчивый, глубокий, казался внемлющим трепету блестящих искр, томливых, ярких, неисчислимых пылинок изумруда, рубина…» (Сборник «Знание», XXIX. СПб., 1909, стр. 31). Эту особенность отметил рецензент I тома «Рассказов» Гольдебаева, Ф. Д. Крюкова[77]: «И чего только нет в этом раздолье словесности: и властный голос святой плоти, и темь, провалы, изгибы, извивы, изломы… <…> Героиня „вырешает“ вопрос о поездке в Австралию, „задумчиво внюхиваясь в какой-то желтый цветок“ <…> Когда героиня любуется на свое отражение в воде, оно „кажет ей белые зубы в пунцовом атласе“» («Русское богатство», 1910, № 4, стр. 81). Сохранилось многословие, любовь к подробным описаниям. Об этом через шесть лет после правки Чехова, писал Гольдебаеву М. Горький: «Посылаю Вам оттиски Ваших рассказов, читал их дважды и нахожу: они нуждаются в сокращениях <…> Сделайте это по методу „чтобы словам было тесно, мыслям — просторно“. Очень прошу, это равно полезно и в Ваших интересах, и в интересах читателя» («Архив А. М. Горького», т. VII. М., 1959, стр. 71). «Как писатель, — отмечал современный критик, — Гольдебаев был представителем старых течений и при всем желании никак не мог приспособиться к новым запросам: он писал бесконечные повести и романы, которых никто не хотел печатать» (Н. Н. Фатов. А. С. Неверов. Л., «Прибой», 1926, стр. 66). В архиве литератора сохранились неопубликованный роман «Зеленый клин» (1912), повесть «Как я стал коммунистом» (около 1920?), рассказы, стихи. Все эти вещи — и напечатанные, и нет — в полной мере сохранили и дидактизм, прямолинейность, и склонность к морализированию, и литературную несамостоятельность, от которой он не смог избавиться до конца. Рассказ «Ссора» остался лучшим произведением Гольдебаева.
(обратно) А. С. ПИСАРЕВА. «СЧАСТЬЕ»