С вершины горы открывался прекрасный вид: с одной стороны — Сапотекас, Холула, гасиенды и деревни; с другой — Пуэбло, со множеством расписных куполов, делающих его похожим на восточный город. Дальше, насколько хватало глаз, простирались поля алое, маиса и агавы, а между ними змеей извивалась дорога в Мехико.
На мгновение всадник остановился, устремив взор на долины, пустынные в этот утренний час, озаренные золотыми лучами солнца, затем, подавив готовый вырваться вздох, откинул бычью шкуру и вошел в ранчо.
Ранчо, снаружи имевшее жалкий вид, внутри было даже чересчур комфортабельно для страны, где потребности, особенно у низших классов, ограничены самым необходимым.
На ранчо было несколько комнат: первая — гостиная, она же столовая, сообщалась с наружной пристройкой, служившей кухней. На стенах — несколько гравюр под стеклом, с изображением эпизодов, взятых из войн Империи. В углу, на консоли зажженные свечи и фигура гваделупской Божьей Матери, покровительницы Мексики. Шесть стульев, четыре бутакки, буфет, большой стол. На окнах — красные занавески. На полу — ковер искусной работы.
Но что поражало больше всего, это часы черного дерева с вмонтированной в них птицей, которая каждые полчаса пела. Часы висели между двумя окнами напротив входной двери.
Дверь справа вела во внутренние комнаты.
Войдя в дом, всадник поставил ружье, сел у окна на бутакку и закурил сигару.
— Половина шестого! — прошептал он, взглянув на часы. — До его прихода есть еще время.
Мужчина откинулся на спинку бутакки, выронил сигару и крепко уснул.
Через полчаса дверь у него за спиной отворилась, вошла молодая женщина, очаровательная, лет двадцати двух — двадцати трех, белокурая, с голубыми глазами, на цыпочках приблизилась к спящему и устремила на него полный нежности взгляд.
Белое лицо отличало ее от остальных жен ранчеро — индианок. Выражение веселости и лукавства привлекало к себе. Хотя ее нельзя было назвать красавицей. Одета она была как и остальные женщины ее класса и при этом выглядела очень опрятно и кокетливо.
Итак, женщина подошла к спящему, обернулась и приложила палец к губам, сделав знак идущим за ней мужчине и женщине не шуметь.
Женщине было лет пятьдесят, мужчине — около шестидесяти. Лица их, ничем не примечательные, не были грубыми, а казались волевыми и энергичными.
Все трое стояли, не двигаясь, возле спящего, боясь его разбудить. Но вдруг луч солнца скользнул по лицу незнакомца. Он сразу проснулся и по-французски воскликнул:
— О боже! Я, кажется, задремал.
— Ах, господин Оливье, — ответил вакеро тоже по-французски, — что же тут дурного?
— Вы здесь, мои добрые друзья, — произнес Оливье с улыбкой. — Приятное пробуждение! Здравствуйте, Луиза, дитя мое, здравствуйте, мать Тереза, и ты, мой старый Луис. У вас такие счастливые лица, что приятно смотреть.
— Мне жаль, что мы разбудили вас, господин Оливье! — сказала Луиза.
— Тем более что вы, наверняка, устали! — добавил Луис.
— Я уже забыл об усталости, — ответил Оливье. — Вы не ожидали увидеть меня здесь?
— Лопес предупредил нас о вашем приезде, — сказала Луиза.
— Этот черт Лопес обязательно проболтается, — весело заметил Оливье.
— Вы позавтракаете с нами, не правда ли? — спросила молодая женщина.
— Об этом не спрашивают, девочка, — произнес вакеро, отец Луизы. — Хотел бы я посмотреть, как господин Оливье откажется завтракать.
— Хватит тебе ворчать, — смеясь, произнес Оливье, — разумеется, я позавтракаю.
— Это прекрасно! — воскликнула молодая женщина и вместе с Терезой, которая приходилась ей матерью, принялась готовить завтрак.
— Только ничего мексиканского, — предупредил Оливье, — терпеть не могу их национальные блюда!
— Не беспокойтесь, — ответил Луис, — завтрак будет французский.
— Это удваивает мой аппетит! Пока женщины хлопотали с завтраком, мужчины беседовали, отойдя к окну.
— Ну как, вы довольны? — спросил Оливье Луиса.
— Доволен, — ответил Луис. — Дон Андрес де ля Крус человек добрый, кроме того, как вам известно, я с ним почти не общаюсь.
— Да, вы, в основном, имеете дело с Лео Карралем.
— Это достойный человек и прекрасный мажордом. Мы отлично ладим друг с другом.
— Тем лучше! Я был бы огорчен, будь то иначе. Ведь это я рекомендовал вас на это место, и если бы что-нибудь…
— Я немедленно сообщил бы вам, господин Оливье. Но в этом смысле все вдет хорошо.