Одна комната, не очень просторная, оклеенная желтыми, в крупных цветах обоями, служила гостиной и конторой, смотря по надобности. Круглый раздвижной стол красного дерева, четыре стула и кресло-качалка — вот и вся мебель. Когда же в дом привезли двух женщин, в эту комнату перенесли кровать мистера Строга и его половины.
Вторая комната — спальня, не отличалась от первой ни мебелью, ни обоями, только там был еще камин, большой шкаф, туалетный столик и на стенах несколько безвкусных пестрых картинок, а также портретов.
У камина висели дагерротипы мистера Строга, его жены и сына, страстного золотоискателя, находившегося в то время в Сан-Франциско.
В комнате сидели три женщины.
Одну из них вряд ли представлялось возможным причислить к прекрасному полу, разумеется, если не считать того, что она была в юбке. Речь идет о мистрис Лау Строг.
Супруга трактирщика, женщина лет сорока, обладала мерзкой наружностью, какой могла похвастать разве что горилла.
Багровое лицо, непомерная полнота, огромные красные руки, похожие на валек ноги ничего, кроме отвращения не внушали.
Одета была мистрис Лау Строг во все черное, завитые волосы, желтые, как буквы на вывеске и обои в комнатах, опускались на плечи. Она сидела на низенькой скамеечке у ярко пылавшего камина, спасавшего от страшной сырости. Рядом на столике стояла в подсвечнике свеча, тоже желтая. Оставалось лишь пожалеть мистера Строга.
Интересно, почему здесь все было желтое? Неужели супруги питали пристрастие к этому не самому лучшему цвету?
На столе, кроме свечки, стояли чайник, чашка, сахарница и бутылка рома.
В том, что эта достойнейшая особа пила чай со сливками и с ромом или один ром, не было ничего удивительного. Но она к тому же еще и курила!
И какого, вы думаете, цвета была трубка? Желтого. И наконечник на коротком чубуке — тоже желтый. Из янтаря.
Мистер Строг был благодушен и прощал ей эту слабость. Даже снабжал табаком.
Мистрис Строг вынимала изо рта трубку лишь для того, чтобы глотнуть чая с немалой дозой рома, при этом она сплевывала прямо в огонь, а затем снова принималась дымить как паровоз. И вокруг ее головы образовалось серое облако. Напротив хозяйки сидели две девушки лет девятнадцати-двадцати и вели разговор. Их необыкновенная красота лишь подчеркивала безобразие мистрис Строг. Одна из них, Жанна де Меркер, была блондинкой с темными задумчивыми глазами и аристократической внешностью. Выражение грусти и кротости во взгляде придавало ее лицу еще большее очарование.
Подруга, жгучая брюнетка, была хороша по-своему. Нежность и грациозность креолки сочетались в ней с поистине мужской смелостью.
Одеты были девушки скромно, без украшений. Шелковые мантильи, застегнутые до самого ворота, подчеркивали их изящество.
Девушки щебетали словно две птички друг другу на ухо, и мистрис Строг, как ни старалась, не слышала ни слова, что приводило ее в отчаяние. Но если бы даже она расслышала, все равно ничего не поняла бы, потому что не имела понятия о французском языке.
Мистрис Лау Строг мало того, что была болтлива, так еще и зла. Вынужденное молчание приводило ее в ярость. Куря и попивая чай с ромом, она придумывала, как бы отомстить гостьям. И, наконец, придумала. Мистрис Строг вынула изо рта трубку и, поглядев на девушек как кошка на мышь, сказала хриплым голосом:
— Мисс Жанна, ангелочек мой, почему вы отказываетесь выпить со мной чашку чая? Превосходного китайского чая, прямо из Пекина?
— Не сомневаюсь, что чай у вас превосходный, — вежливо ответила девушка, — но я не люблю чай. Он вреден мне.
— А вы, мисс Лизбет, — обратилась женщина ко второй девушке. — Тоже не хотите чаю?
— За все сокровища мира не проглотила бы и наперстка, — решительно заявила девушка, — меня тошнит от чая. Я предпочитаю липовый цвет.
— Напрасно, мои дорогие крошки, — возразила женщина слащавым голосом.
— Ну почему напрасно, — воскликнула Лизбет. — Не думаю, чтобы чай был так уж полезен для здоровья. Можно прекрасно обойтись и без него.
— Смотря где, моя красавица. У вас на родине чай мало кто пьет. А здесь дело другое. Здесь без чая никто не обходится. Ни богатые, ни бедные.
— А нам-то что за дело, — промолвила девушка. — Мы, слава Богу, не американки и не имеем ни малейшего желания становиться ими.