— Замолчи! — воскликнул я страдальчески.
— Что?
— Не надо о них! Я же не каменный.
— Ах, извини.
Наступила тишина. Он наблюдал, как я жадно поглощал мороженое.
— Забавно на тебя смотреть.
— На тебя тоже, — парировал я.
— Значит, оба хороши, — миролюбиво заключил он. — Интересно, как такое могло случиться? Просыпаюсь, комната не та, и врач не тот: сует мне стакан, говорит, полощи рот, и тут оказывается, что и я — вовсе не я… Гляжу в зеркало и вижу там тебя! Смех, да и только.
— Ничего смешного, между прочим.
— Может, и так, но в тот момент я здорово повеселился. Ага, думаю, где-то там ошибочка вышла. Ты можешь это объяснить?
Я сбивчиво изложил свою теорию насчет четвертого измерения.
— Да, сэр, чудеса… — задумчиво протянул он. — Наверное, так оно и было. Чего еще ждать при нынешнем президенте, всем на все наплевать…
— Ладно, неважно, как оно получилось, — перебил я. — Главное, что нам делать со всей этой чертовщиной?
Он пожал плечами.
— Тут уж ничего не поделаешь.
— Мы могли бы выступить с заявлением…
— Ага, что ты — это я, а я — это ты. И загреметь вместе в одну психушку.
— Думаешь, этим кончится?
— А ты как думаешь?
— Пожалуй, — согласился я, поразмыслив.
— Да, наверное, ты прав.
Да и кто бы мог сомневаться в его правоте; Мальчишка смотрел в корень. Тем, кто бегает и рассказывает подобные истории, одна дорога — в сумасшедший дом. Я по своей наивности полагал, что проблемы возникнут лишь с недоверием и равнодушием публики. Нет, все хуже. Они первым делом пошлют за смирительными рубашками и обновят войлок на стенах палаты.
— И вообще, — продолжал он, — мне спешить некуда. Так даже лучше, немного отдыха не повредит.
Несмотря на подаренное мороженое, я не мог не почувствовать досаду. Уж слишком он самодоволен, этот тип.
— Вот как? Лучше?
— Ага, — ухмыльнулся он. — Мне так хотелось поскорей стать большим, и вот он я — куда уж больше! Суперкласс! Короче, все тип-топ…
Мое раздражение еще усилилось. Его жизнерадостность просто бесила. Этот молокосос думал только о себе.
— Значит, тип-топ?
— Вот именно, тип-топ.
— Для тебя — пожалуй.
— Ну да, я о себе и говорю.
— А обо мне ты совсем не думаешь?
— О тебе? — удивился он.
— Да, обо мне! Потому что я, если хочешь знать, чертовски расстроен всей этой чехардой, и у меня складывается впечатление, что именно мне теперь придется отдуваться за всех! Жил в свое удовольствие, как британский лорд, вкусно ел, сладко пил, имел приличный доход и даже в гольфе уже считался не из последних, и тут вдруг… Как гром среди ясного неба! Теперь я младенец, которого так и норовят искупать женщины, и чье общественное положение не лучше, чем у какого-нибудь узника в Дартмурской тюрьме! Сделай то, сделай это… Заталкивают в машину, куда-то везут, тащат по лестнице, запирают в спальне…
Он вопросительно поднял брови.
— Ага, значит, уже познакомился со старухой? Я мрачно кивнул.
— За руку тащила?
— Ну да.
— Она всегда так. Сильная, как буйвол. Небось, три порции за обедом съедает.
— Дело не в силе, а в агрессии.
— Как?
— Я хочу сказать, — объяснил я, — что ее действия продиктованы злобой. Совершенно очевидно, что она тебя убить готова.
— Ну, в общем… мы никогда особенно не дружили.
— А почему? — прищурился я.
— Не знаю…
— А я знаю! Потому что ты никогда не старался ее задобрить. Надо было употребить такт и учтивость. Чуть-чуть сердечности с твоей стороны, немного духа сотрудничества, и она могла бы стать тебе второй матерью! Вот, например, ты хоть раз подарил ей большое красное яблоко?
— Чего? — вытаращил он глаза.
— Вот видишь!
— Да с какой стати?
— Чтобы задобрить! — наставительно поднял я палец. — Большое красное яблоко — самый надежный метод, спроси хоть в ближайшем детском саду, и самый простой в придачу. Давно бы уж сделал, и горя не знал… А вместо этого, — горько добавил я, — что ты суешь ей в постель? Мексиканских рогатых жаб?
Его лицо — бывшее мое — слегка порозовело от смущения.
— Ну… в общем…
— Вот об этом я и говорю!
— Подумаешь! Ну, жаба… Нормальному человеку не придет в голову обижаться из-за какой-то жабы.
— Пф! — презрительно отвернулся я.
— Ладно, извини.
— Теперь поздно извиняться. Ты ожесточил ее натуру.
— А пусть она не ожесточает мою! Эти чертовы сливы, этот шпинат…
Я снова фыркнул, с трудом сдерживая раздражение. Снова наступила тишина. Он задумчиво ковырял ботинком пол, я хмуро уставился в стену.