В России разумеется, не считали приличным и выгодным отнимать у герцога голштинского всякую надежду на возвращение Шлезвига за нейтралитет Дании в войне с королем Георгом, в войне, которую Петр вовсе не хотел начинать, и 1723 год прошел в бесплодных переговорах о зундской пошлине; в Дании все утешали себя надеждою на войну между Россиею и Турциею по поводу персидских дел. В марте 1724 года король занемог, и Бестужев писал в Петербург, что причина болезни – известие о заключении союза между Россиею и Швециею; если же датский двор получит известие о примирении России с королем английским, то пуще ужаснется, тем более что датский двор обыкновенно весною бывает не так храбр, как зимою: боялись не только за Шлезвиг, но и за Норвегию. Скоро пришла и новая страшная весть: Турция вошла в соглашение с Россиею по делам персидским, войны не будет! Датский король начал хлопотать о свидании с королями английским и прусским, чтоб устроить тройной союз между Даниею, Англиею и Пруссиею против России и Швеции, но прусский король отклонил свидание, чтоб не возбудить подозрений русского двора. Тогда в Копенгагене решились на отчаянное средство: начали внушать министрам союзных с Россиею дворов, что царь предлагал Дании гарантировать Шлезвиг и в четыре недели выслать герцога голштинского из своих владений, если король даст царю императорский титул и освободит русские корабли от зундской пошлины. Но это средство ни к чему не могло послужить, и в Дании уже считали Шлезвиг потерянным.
Теперь обратимся к Швеции и посмотрим, каким образом между нею и Россиею был заключен союз, так напугавший Данию.
После Ништадтского мира резидентом в Швецию отправился родной брат резидента в Дании Михайла Петрович Бестужев-Рюмин, который начал свои донесения о Швеции такими словами: «Как я вижу, здесь настоящая Польша стала: всякий себе господин, и подчиненные начальников своих не слушают, и никакого порядка нет». Первым делом Бестужева было предложить добрые услуги России в примирении шведского короля с герцогом голштинским, но резидент «довольно приметил», что это предложение королю очень противно. В мае 1722 года Бестужев доносил, что в Стокгольме пронесся слух, будто цесаревна Елисавета Петровна сговорена за герцога голштинского; эта весть произвела большую тревогу при дворе и большую радость в голштинской партии. Любопытно видеть, как русские даровитые люди, отысканные Петром и разосланные им на дипломатические посты, не только старались вникать в настоящее положение государств и их взаимные отношения, но и изучали историю и на основании исторических соображений выводили свои заключения о настоящих интересах. Бестужеву были подозрительны частые конференции цесарского посланника Фрейтага и ганноверского министра с четырьмя шведскими сенаторами – графом Горном, Дикером, Тессином и Делагарди, которых он называет республиканцами, т. е. приверженцами той формы правления, какая была введена в Швеции по смерти Карла XII. Как же объяснял себе Бестужев эти частые конференции и тесную дружбу? «Я думаю, – писал он Петру, – что они хотят Данию, Швецию и Норвегию соединить под одну корону, как было так называемое кальмарское соединение во времена датской королевы Маргариты, и что этот проект цесарский и ганноверский дворы будут поддерживать; это только мое мнение». Бестужев взял слишком высоко: хлопотали не о восстановлении Кальмарского союза. Барон Шпар, шведский посланник при английском дворе, представил своему королю проект тройного союза между Швециею, Даниею и Англиею, причем король английский обещал привлечь к союзу и Голландию. Король чрезвычайно ласкал английского посланника, с которым он постоянно ужинал вместе у кассельского посланника; иногда на этих ужинах бывал и датский посланник, и более никого. Король прежде всего хлопотал, чтоб перевести наследство шведской короны в свой кассельский дом; но для этого единственным средством считалось восстановление самодержавия, и король всю зиму и лето ездил по провинциям, задабривая и подкупая влиятельных людей, чем сильно раздражил против себя аристократию. Сенаторы говорили Бестужеву, что они ясно видят намерение королевское ниспровергнуть конституцию и потому возлагают большие надежды на русского государя, который не допустит до этого ниспровержения. «Очень удивительно, – писал Бестужев, – что частный королевский совет состоит из людей незнатных и
бескредитных; один из них – Нейгебауер, который был учителем у покойного царевича Алексея Петровича; другие – подобные ему». Опасаясь более всего герцога голштинского и его связи с Россиею, король написал французскому посланнику при русском дворе Кампредону, что он готов дать Петру императорский титул, если царь не вступит ни в какие обязательства с герцогом голштинским и удалит его от своего двора. Бестужев по указу объявил королю, что император не вступит с герцогом ни в какие обязательства, которые могут быть вредны его королевскому величеству, но сам король может рассудить, что удаление герцога было бы противно чести и славе императора, который желает примирить герцога с королем, ибо только таким средством можно будет удержать герцога от враждебных предприятий относительно короля; после этого примирения герцог и выедет из России. Король отвечал, что он от примирения с герцогом не удаляется, пусть только герцог пришлет в Швецию своего министра и исправит свои прежние поступки; однако голштинский министр должен приехать в Стокгольм после сейма, потому что во время сейма он будет интриговать. Бестужев сказал на это: «Голштинский министр приедет тогда, когда вашему величеству будет угодно, только бы ваше величество изволили склониться к примирению и обнадежили меня, что когда герцог первый шаг сделает и через своего министра признает и поздравит ваше величество королем, то ваше величество дадите герцогу титул королевского высочества». Это предложение королю очень не понравилось, и он сейчас начал говорить о другом.