— А ваш дед?
— Он еще жив, слава Богу! Жив и мой отец. Я имел несчастье лишиться два года назад моей бабушки и матери почти в одно время. У меня есть сестра гораздо моложе меня; она остается в деревне ухаживать за моим дедом, а отец мой теперь охотится у Гудзонова залива. Мы остались французами, — вот почему я пел французскую арию. Один охотник, наш приятель, слышал ее в Квебеке и привез к нам.
Вдруг неподалеку в кустах послышался легкий шум.
— Позвольте, — прошептал канадец на ухо искателю приключений и, прежде чем тот успел вскрикнуть, схватил ружье и исчез в высокой траве.
Почти тотчас раздался выстрел.
Глава V
КАК КАНАДЕЦ И ОЛИВЬЕ, РАССКАЗАВ
ДРУГ ДРУГУ ИСТОРИЮ СВОЕЙ ЖИЗНИ,
ЗАКЛЮЧИЛИ НАСТУПАТЕЛЬНЫЙ
И ОБОРОНИТЕЛЬНЫЙ СОЮЗ ПРОТИВ ВСЕХ
При звуке выстрела Оливье поспешил вскочить и уже хотел бежать на помощь канадцу, предполагая, что на него напал какой-то враг, когда в нескольких шагах от него раздался веселый голос канадца.
— Не беспокойтесь, приятель! — вскричал он. — Я только выстрелил в наш обед!
Он показался почти в ту же минуту, неся на плечах лань, которую тотчас повесил на ветви магнолии и начал свежевать.
— Славный зверь! — сказал он весело. — Вероятно, он нас подслушивал. Что ж, любопытство стоило ему дорого, мы им поужинаем; это будет получше сардинок.
— Действительно, красивый зверь и так ловко убитый, — ответил Оливье, помогая охотнику сдирать шкуру с животного.
— Я старался не испортить шкуру; она довольно дорогая.
— Вы кажетесь мне ловким стрелком.
— Действительно, я неплохо стреляю. Но надо бы вам видеть, как стреляет мой отец. Он может всадить пулю в глаз тигра.
— Черт побери! Но это просто невероятно!
— Я это видел по крайней мере раз двадцать; он делает вещи еще гораздо более трудные. Впрочем, во всем этом нет ничего необыкновенного: канадцы славятся умением управляться с ружьем.
— Но это такая ловкость…
— Она естественна, потому что этим они живут… Вот и кончено. Готов поспорить с кем угодно, что никто не сумеет лучше снять шкуру с лани.
— Действительно, — ответил Оливье, садясь на свое место у огня, — но ведь вы не закончили вашей истории, а должен вам признаться, что мне было бы любопытно узнать конец.
— За мной дело не станет, конец не долго рассказать. Я вам говорил, что отец мой был еще ребенком во время нашего переселения в Квебек, то есть ему было лет пять — немного больше или меньше. Теперь он во всей своей силе, ему не более сорока восьми лет. Дед мой натурально сделал его охотником и, чтобы удержать его в племени индейцев, женил в молодом возрасте на прелестной индианке, родственнице Куга-гандэ. Кажется, я вам уже говорил, что нас у моего отца двое: я, его двадцатилетний сын, и моя сестра, пятнадцатилетняя дочь, хорошенькая, как дева первой любви. Зовут ее Анжела. Мой отец непременно так захотел ее назвать, но индейцы иначе не называют ее, как Вечерняя Роса. Вот и все. Я такой же охотник, как мой отец и мой дед, ненавижу англичан и северных американцев, которые, по-моему, еще хуже англичан, и обожаю французов, горжусь своим происхождением от них и считаю себя их соотечественником.
— Вы правы, у немногих французов, родившихся в Европе, любовь к отечеству так развита, как у вас.
— Может ли быть иначе? Любовь к отечеству — единственное благо, которое не могли у нас отнять, поэтому мы благоговейно сохраняем его в наших сердцах.
— Теперь скажите мне, кто вы?
— Я?
— Да, я ничего о вас не знаю. Мне даже не известно ваше имя.
— Это правда; как же это не пришло мне в голову! Меня зовут Пьер Бержэ, но индейцы, у которых страсть к прозвищам, назвали меня Меткой Пулей, даже не знаю почему.
— А я знаю! Потому что вы так ловко стреляете.
— Вы думаете? Впрочем, может быть, потому что, без хвастовства сказать, я довольно порядочно управляюсь с ружьем.
— Я имею на это доказательство.
— Я страстный охотник, обожаю прерию, в которой жизнь моя проходит спокойно, без горестей и забот; характер у меня веселый; я считаю себя добрым и слыву храбрым. Я приехал сюда вчера на закате солнца. У меня здесь назначено свидание с одним другом, который должен приехать через час или через два; вот и все, что я могу рассказать вам о себе… Теперь вы меня знаете, как будто мы не расставались никогда.
Теперь вы в свою очередь должны рассказать мне вашу историю, если только у вас нет причин молчать. В таком случае я настаивать не стану; тайны человека принадлежат ему одному, никто не имеет права стараться узнать их против его воли.
— У меня нет тайн, особенно для вас, любезный друг Меткая Пуля; доказательством будет то, что, если вы хотите выслушать меня, я вам скажу, кто я и какие причины привели меня в эту страну.
— Прекрасно! Говорите, дружище, я слушаю вас, — ответил канадец с веселой улыбкой.
С первой минуты Оливье почувствовал к охотнику ту непреодолимую симпатию, которая возникает от тайного влечения сердца и вследствие которой с первой минуты незнакомец, случайно встретившийся нам, тотчас становится другом или врагом. Молодой человек, впечатлительный, как все решительные натуры, предался чувству симпатии к канадцу, и разговор, который у них состоялся, побудил его раскрыть свое сердце и, если возможно, сделаться его другом.
Оливье не скрыл из своей истории ничего, рассказав ее в малейших деталях. Канадец слушал с глубоким и неотрывным вниманием, не прервав рассказчика ни разу, по-видимому искренно интересуясь трогательными подробностями этой жизни, несчастной с первого часа, которую молодой человек рассказал ему откровенно и просто, без горечи, беспристрастно, что лишний раз доказывало величие и благородство его характера.
Когда наконец Оливье кончил рассказ, охотник несколько раз покачал головой с глубоко озабоченным видом.
— Печальна ваша история, — сказал он задумчиво. — Как вы должны были страдать от несправедливой ненависти, невинной жертвой которой вы сделались, мой бедный товарищ! Быть одиноким на свете, не иметь ни одного существа, которое принимало бы в вас участие, быть окруженным неприязненными или равнодушными существами — словом, постоянно встречать, не будучи виновным ни в чем, систематическое и всеобщее отвращение, подчиняться, не имея возможности защитить себя, тайной и неумолимой вражде тех самых людей, от которых имеешь права требовать помощи и покровительства, чувствовать себя твердым, разумным, способным, может быть, к великим делам, и при этом видеть себя гибельно осужденным на бессилие, потому что те, которые произвели вас на свет, не желали этого и не прощают вам своего проступка — о, это ужасно! Как вы достойны сожаления! Простите, что мое жестокое любопытство заставило вас бередить рану, постоянно обливающуюся кровью в вашем сердце.
Он замолчал на минуту, потом порывистым движением протянул руку молодому человеку.