Макаров сидел боком к нему, поставив ногу на подножку пролетки и как бы готовясь спрыгнуть на мостовую. Он ворчал:
— Чорт знает, как эти дурацкие флаги режут глаз!
— Вероятно, царь щедро наградит семьи убитых, — соображал Клим, а Макаров, попросив извозчика ехать скорее, вспомнил, что на свадьбе Марии Антуанетты тоже случилось какое-то несчастие.
«Верен себе, — подумал Клим. — И тут у него на первом месте женщина, Людовика точно и не было».
Квартира дяди Хрисанфа была заперта, на двери в кухню тоже висел замок. Макаров потрогал его, снял фуражку и вытер вспотевший лоб. Он, должно быть, понял запертую квартиру как признак чего-то дурного; когда вышли из темных сеней на двор, Клим увидал, что лицо Макарова осунулось, побледнело.
— Надо узнать, куда свозят… раненых. Надо объехать больницы. Идем.
— Ты думаешь…
Но Макаров не дал Климу договорить.
— Идем, — грубо сказал он.
До вечера они объехали, обегали десяток больниц, дважды возвращались к железному кулачку замка на двери кухни Хрисанфа. Было уже темно, когда Клим, вполголоса, предложил съездить на кладбище.
— Ерунда, — резко сказал Макаров. — Ты — молчи. И через минуту добавил возмущенно:
— Этого не может быть.
У него совершенно неестественно заострились скулы, он двигал челюстью, как бы скрипя зубами, и вертел головою, присматриваясь к суете встревоженных людей. Люди становились всё тише, говорили ворчливее, вечер делал их тусклыми.
Настроение Макарова, внушая тревогу за Лидию, подавляло Клима. Он устал физически и, насмотревшись на сотни избитых, изорванных людей, чувствовал себя отравленным, отупевшим.
Они шли пешком, когда из какого-то переулка выехал извозчик, в пролетке сидела растрепанная Варвара, держа шляпку и зонтик на коленях.
— Отчима задавили, — крикнула она, толкая извозчика в спину; Самгину послышалось, что она крикнула это с гордостью.
— Где Лидия? — спросил Макаров, прежде чем успел сделать это Клим. Спрыгнув на панель, девушка механически, но все-таки красивым жестом сунула извозчику деньги и пошла к дому, уже некрасиво размахивая зонтом в одной руке, шляпой в другой; истерически громко она рассказывала:
— Неузнаваем. Нашла по сапогам и перстню, помните? — Сердоликовый? Ужас. Лица — нет…
Лицо у нее было оплакано, подбородок дрожал, но Климу казалось, что зеленоватые глаза ее сверкают злобно.
— Где Лидия? — настойчиво повторил Макаров, снова обогнав Клима.
— Ищет Диомидова. Один актер видел его около Александровского вокзала и говорит, что он сошел с ума, Диомидов…
Громкий голос Варвары собирал вокруг нее праздничных людей; человек с тросточкой, в соломенной шляпе, толкая Самгина, заглядывал в лицо девушки, спрашивая:
— Неужели — десять тысяч? И много сумасшедших? Он снял шляпу и воскликнул почти с восторгом:
— Какое необыкновенное несчастие!
Клим оглянулся: почему Макаров не прогонит этого идиота? Но Макаров исчез.
У себя в комнате Варвара, резкими жестами разбрасывая по столу, по кровати зонтик, шляпу, мокрый комок платка, портмоне, отрывисто говорила:
— Щека разорвана, язык висит из раны. Я видела не менее трехсот трупов… Больше. Что же это, Самгин? Ведь не могли они сами себя…
Расхаживая по комнате быстро и легко, точно ее ветром носило, она отирала лицо мокрым полотенцем и все искала чего-то, хватая с туалетного стола гребенки, щетки, тотчас же швыряла их на место. Облизывала губы, кусала их.
— Пить, Самгин, страшно хочу пить…
Зрачки ее были расширены и помутнели, опухшие веки, утомленно мигая, становились все более красными. И, заплакав, разрывая мокрый от слез платок, она кричала:
— Он был мне ближе матери… такой смешной, милый. И милая его любовь к народу… А они, на кладбище, говорят, что студенты нарыли ям, чтоб возбудить народ против царя. О, боже мой…
Самгин растерялся, он еще не умел утешать плачущих девиц и находил, что Варвара плачет слишком картинно, для того чтоб это было искренно. Но она и сама успокоилась, как только пришла мощная Анфимьевна и ласково, но деловито начала рассказывать:
— Перенесли его в часовенку, а домой не хотят отпускать, очень упрашивали не брать домой Хрисанфа Васильевича. Судите сами, говорят, какие же теперь возможные похороны, когда торжество.
Пригорюнясь, кухарка сказала:
— И — верно. Варя, что уж дразнить цари? Бог с ними, со всеми; их грех, их ответ.
Варвара молча кивала головой, попросив чаю, ушла к. себе, а через несколько минут явилась в черном платье, причесанная, с лицом хотя и печальным, но успокоенным.
За чаем Клим, посмотрев на часы, беспокойно спросил:
— А как вы думаете: найдет Лидия этого, Диомидова?
— Как же я могу знать? — сухо сказала она и пророческим тоном человека с большим жизненным опытом заговорила:
— Я не одобряю ее отношение к нему. Она не различает любовь от жалости, и ее ждет ужасная ошибка. Диомидов удивляет, его жалко, но — разве можно любить такого? Женщины любят сильных и смелых, этих они любят искренно и долго. Любят, конечно, и людей со странностями. Какой-то ученый немец сказал: «Чтобы быть замеченным, нужно впадать в странности».
Как будто забыв о смерти отчима, она минут пять критически и придирчиво говорила о Лидии, и Клим понял, что она не любит подругу. Его удивило, как хорошо она до этой минуты прятала антипатию к Лидии, — и удивление несколько подняло зеленоглазую девушку в его глазах. Потом она вспомнила, что надо говорить об отчиме, и сказала, что хотя люди его типа — отжившие люди, но все-таки в них есть своеобразная красота.
Клим чувствовал себя все более тревожно, неловко, он понимал, что было бы вообще приличнее и тактичнее по отношению к Лидии, если бы он ходил по улицам, искал ее, вместо того чтоб сидеть здесь и пить чай. Но теперь и уйти неловко.
Было уже темно, когда вбежала Лидия, а Макаров ввел под руку Диомидова. Самгину показалось, что все в комнате вздрогнуло и опустился потолок. Диомидов шагал прихрамывая, кисть его левой руки была обернута фуражкой Макарова и подвязана обрывком какие-то тряпки к шее. Не своим голосом он говорил, задыхаясь:
— Я ведь знал — я не хотел…
Светлые его волосы свалялись на голове комьями овечьей шерсти; один глаз затек темной опухолью, а другой, широко раскрытый и мутный, страшно вытаращен. Он был весь в лохмотьях, штанина разорвана поперек, в дыре дрожало голое колено, и эта дрожь круглой кости, обтянутой грязной кожей, была отвратительна.
Макаров бережно усадил его на стул у двери — обычное место Диомидова в этой комнате; бутафор утвердил на полу прыгающую ногу и, стряхивая рукой пыль с головы, сипло зарычал:
— Я говорил: расколоть, раздробить надо, чтобы не давили друг друга. О, господи!
— Ну-с, что же будем делать? — резко спросил Макаров Лидию. — Горячей воды нужно, белья. Нужно было отвезти его в больницу, а не сюда…
— Молчите! Или — уходите прочь, — крикнула Лидия, убегая в кухню. Ее злой крик заставил Варвару завыть голосом деревенской бабы, кликуши:
— Нужно судить, проклясть, казнить…
Глядя на Диомидова, она схватилась за голову, качалась, сидя на стуле, и топала ногами. Диомидов тоже смотрел на нее вытаращенным взглядом и кричал:
— Каждому — свое пространство! И — не смейте! Никаких приманок! Не надо конфект! Не надо кружек!
Нога его снова начала прыгать, дробно притопывая по полу, колено выскакивало из дыры; он распространял тяжелый запах кала. Макаров придерживал его за плечо и громко, угрюмо говорил Варваре:
— Белья дайте, полотенцев… Что же кричать? Казнят, не беспокойтесь.
— Каждый — отдельно, — выкрикивал Диомидов, из его глаз двумя непрерывными струйками текли слезы.