— Зенит — город гигантских возможностей, — задумчиво сказал Доун, — город гигантских зданий, гигантских машин, гигантской транспортной сети…
— А я ненавижу ваш город. Здесь все стандартизовано — вся красота жизни. Похоже на громадный вокзал, где все спешат взять билет на самое лучшее кладбище, — спокойно заметил доктор Явич.
Доун вспыхнул:
— Неправда, черт меня дери! Нет, Курт, надоели мне ваши вечные жалобы на «стандартизацию». А в других странах, по-вашему, нет стандартов? Разве найдется что-либо более стандартизованное, чем Англия, где в каждом доме в один и тот же час пьют чай с одними и теми же булочками, и все отставные генералы слушают одинаковые молитвы в одинаковых церквах серого камня с одинаковыми колокольнями, и каждый гольфист в грубошерстных штанах, напыжившись, говорит другому такому же богатому болвану: «Совершенно справедливо!» И все же я люблю Англию. А что касается стандарта — вспомните французские уличные кафе, итальянские любовные песенки!
Видите ли, стандартизация per se[6] — отличная штука. Когда я покупаю часы фирмы Ингерсолл или машину Форда, я получаю хорошую вещь по недорогой цене и точно знаю, что я купил, — и тогда у меня остается больше времени и энергии на мою личную жизнь. Да, помню, как однажды в Лондоне мне попалась реклама зубной пасты в «Сатердей ивнинг пост», и на ней картинка: американский городок, знаете, белая уличка, обсаженная тополями, новые дома, некоторые в старинном стиле или с широкими черепичными крышами, — словом, такая улица, как у нас в Зените, скажем, на Цветущих Холмах. Простор. Деревья. Газоны. И такая меня взяла тоска по родине! Нигде на свете нет таких чудесных домов. И мне наплевать, что они стандартные! Это отличнейший стандарт!
Нет, я не о таком стандарте! В Зените меня возмущает стандартизация мысли и, конечно, укоренившиеся понятия о конкуренции. Настоящие злодеи в этой драме — именно те добрые, чистые, трудолюбивые отцы семейств, которые не постесняются пустить в ход любую подлость, любую жестокость — лишь бы обеспечить материальное благополучие своим отпрыскам. Самое скверное в этих людях то, что они такие хорошие и, в каждом отдельном случае, в своей отрасли такие неглупые. Их нельзя по-настоящему ненавидеть, и все же их стандартизованная мысль — вот настоящий враг… И потом — это вечное бахвальство. Правда, втайне я и сам думаю, что жить в Зените лучше, чем в Манчестере или Глазго, Лионе, Берлине, Турине…
— Это неверно, я-то жил в этих городах, — пробормотал доктор Явич.
— Ну, это дело вкуса. Лично я предпочитаю город с неведомыми перспективами, которые дают простор моему воображению. Но чего мне особенно хочется…
— Вы, — перебил его доктор Явич, — вы умеренный либерал и не имеете ни малейшего представления о том, чего вам особенно хочется. А я, как революционер, точно знаю, чего хочу, — и сейчас я особенно хочу выпить.
В этот же час Джек Оффат, местный политикан, и Генри Т.Томпсон долго совещались. Оффат внушительно говорил:
— Главное — заставить этого простачка, твоего зятя, протолкнуть наше дело. Он из таких, из патриотов. Когда он для нашей бражки заграбастывает какую ни на есть недвижимость, у него так получается, будто мы смерть как любим наррррррод, а я тоже люблю, чтоб все было респектабельно, по сходной цене, конечно. Как ты думаешь, Хэнк, долго мы продержимся? Нам ничто не грозит, пока все примерные мальчики, вроде Джорджа Бэббита, и эти симпатичные и уважаемые профсоюзные лидеры думают, что мы с тобой — заядлые патриоты. Да, честному политику тут есть чем поживиться, Хэнк: целый город готов нас угощать жареными цыплятами, сигарами и коктейлями и в возмущении — да еще в каком! — встать под наше знамя, как только кто-нибудь из этих пискунов вроде Сенеки Доуна выступит против нас! Честью клянусь, Хэнк, стыдно было бы мне, такому смекалистому парню, не выдоить этих коровушек, сами просятся, мычат! Но большой аферы, как бывало, Транспортной компании сейчас не поднять. Хотел бы я знать, долго ли нам… эх, знаешь, Хэнк, вот бы выставить этого Сенеку Доуна из Зенита! Мы или он!
В этот час в Зените триста сорок или триста пятьдесят тысяч Обыкновенных Людей спали — огромная, неизведанная масса.
В трущобах за железной дорогой молодой человек, полгода тщетно искавший работы, открыл газ и отравился вместе с женой.
В этот час Ллойд Маллэм, поэт, владелец книжной лавки «Хафиз», заканчивал рондо, где рассказывалось, как интересно было жить в феодальной Флоренции и как скучно в будничном Зените.