— Я бы лучше совсем никогда не уходил от тебя…
Домой вернулись они ночью, когда в шалаше давно уже откурился вечерний дым и остыл ужин.
— Нельзя ходить так долго! — упрекнул Нельму отец. — Видишь, надо новый огонь, новые дрова.
— Дрова! Игарка, ты слышишь, отец жалеет дрова.
Нельма развела большой жаркий костер.
— Отец, пойди погляди, сколько у нас дров! — и кинула в костер все, какие были в шалаше.
Игарка взял лодку, сказал, что поедет навестить Большого Сеня, вернется скоро и тогда перевезет дрова поближе к шалашу.
Вернулся он рано утром, с Сенем. В руках у Сеня был крупный серебристый осетр. Сень вошел к Яртагину один. Игарка остался у реки.
— Здравствуй, Яртагин! — сказал Сень. — Вот Игар Иваныч посылает тебе подарок. — И протянул Яртагину осетра.
— Какой Игар Иваныч? — спросил Яртагин.
— Игар Иваныч, лоцман. Приехал к нам с Ландуром. Потом он ушел от Ландура, теперь живет, как ветер. Игар Иваныч умеет водить пароходы, гонять лодки, ставить паруса. Игар Иваныч самый справедливый человек на свете.
— За какое добро одаряет меня Игар Иваныч? — еще спросил Яртагин.
— Он просит твою дочь Нельму.
— А как я буду один? Кто будет разводить очаг и тянуть невод?
— Игар Иваныч придет в твой шалаш и будет поддерживать очаг, тянуть невод и беречь твою старость.
Тогда Яртагин принял осетра: он был согласен отдать Нельму Егору.
Яртагин, Большой Сень и Егор уехали созывать гостей, а Нельма сдернула свой девичий полог, достала два старых платья и села шить из всего этого новый полог на двоих.
Месяц прошел только наполовину, а Феоктистов приехал снова.
— Ну, Егор, завтра встанешь за руль.
— Примешь с женой? — Егор подумал, что Яртагину и Нельме будет гораздо лучше в теплой пароходной каюте, чем в дырявом шалаше-ветродуе.
— Милости просим! — Феоктистов гостеприимно раскинул руки.
— И с отцом примешь?
— Это с каким? Старый лоцман думает бросать порог?
— Нет. — Егор кивнул на Яртагина. — С ним.
— С ним? — Феоктистов закрыл лицо сеткой. — Комары проклятые! — Шага на два отступил от Егора. — Жена. Отец. Ха! Не нашлось тебе русской?! Каютка, знаешь, на троих-то мала будет, — и уехал.
V
Северное лето кратко, как взмах птичьего крыла. Уже в начале сентября небо стало высоким и льдистым, с зеленоватой поволокой, а со второй половины месяца каждую ночь падал иней и держался до полуден; к концу месяца в заливах зазвенел ледок, разбиваемый волнами.
Ушел наверх Феоктистов, велел гудеть отход и Ландур. В тот же день все рыбаки съехались в главный стан, острова опустели, лишь кое-где продолжали чадить не залитые второпях костры.
На островах была каторга: сначала день и ночь пекло незакатное солнце, потом пронизывали до костей дожди и ветры, не утихая ныли у рыбаков простуженные ноги, люди кашляли кровью, а работа, как река, шла без остановок — валился наземь один изнеможенный работник, его место сейчас же заступал другой.
На стане шла погрузка, с берега на пароход в три потока катили бочки с солониной. Пришлось катать и Яртагину с Игаркой. Но это ничего, всего один день, а завтра — расчет, свобода!
Прогудела по палубе последняя бочка. Ландур поднял рупор:
— Убрать сходни!
Подхваченные расторопными матросами сходни взмыли на палубу. Ландур повернул рупор к берегу, к толпе озадаченных рыбаков.
— Чего стоите, орда немытая?! Чальтесь! Расчет будет дорόгой.
— Хо! — вздохнул Яртагин. — Расчет дорόгой, знаем… — и уныло поплелся к лодке.
Восьмые сутки поднимается пароход вверх по реке. За все время были только две стоянки: брали дрова. По пятам за пароходом гонится зима, берега уже окаймлены сплошными закраинами, раза два падал снег.
Пароход идет серединой реки, где быстрее и выше хлещет волна, но и тут густеет сало, липнет к бортам, к рулю, к буксирам. За пароходом — длинный хвост рыбацких лодок: скоро Курейка, тысяча верст от Бреховских островов, а хозяин еще не приступал к расчету. Когда проходили Дудинку, долганы ездили за расчетом на пароход, но хозяин даже не вышел из каюты, матросы тумаками вытолкали рыбаков обратно в лодки. С той поры долганы молчат, тоскливо поглядывают назад, где остались родные места. В усталых глазах одна упрямая дума: «Будем погибать. Река вот-вот станет, придется раскидывать шалаши где-нибудь у Туруханска, потом, когда лед окрепнет, пробираться домой пешком, кому на Хантайку, кому на Баганиду, кому на Пясино. Придется погибать».