– Это вы участвовали в кино «Мужик сердитый»? Амед давеча сказал, – любопытствовал Табашников. – Очень замечательная картина. Сильно вы свою роль исполняли. Я три раза ходил. Как вы там с Наполеоном-то… Эх, комедия! А сколько платят, если съемку делают?
– Ты что, Табашников, в артисты захотел? – спросили с верхней нары.
– А что? Свободное дело, – отвечал Табашников. – Меня уже один раз в кино сымали. Только даром. Когда в Кушке служил, там сымали из жизни пограничников. Только так я картины и не видал.
– Не получилось: лента от твоей рожи лопнула, – подтрунивали сверху.
А Курбан почтительно осведомлялся, кто мои уважаемые родители и здоровы ли они.
Потом все занялись уборкой лошадей, задали им корма на ночь. На улице быстро стемнело – ведь была уже осень, октябрь. Задвинули тяжелую вагонную дверь на роликах. Стала и я устраиваться на ночь в своем уголке. У меня там было очень уютно, за занавеской из попоны и двух плащ-палаток, которые отгораживали меня от остального пространства нар. По другую сторону этой завесы расположился Амед.
Поезд остановился на какой-то станции, и кто-то шел вдоль вагонов, стучал и строгим голосом спрашивал что-то по-туркменски и по-русски у каждого вагона. Постучал он и в наш.
– Табашников дневалит. Я! – отвечал мой новый знакомый.
Он сидел на седле, положенном на пол у двери вагона. Остальные скоро все заснули. Вагон мягко покачивался, успокаивающе перестукивались под полом колеса; сонно пофыркивали, громко хрумтели сеном, иногда переступали копытами, почесывались о перекладину кони. А я лежала в своем тесном уголке и думала о том, как все странно и неожиданно получилось. Совесть понемножку отпустила меня.
«Нет, все-таки мне в жизни очень везет, – подумала я. – Вот я хотела попасть обратно в Москву – и еду. Хотела повидать Амеда – встретила». Но всегда в жизни меня кто-то ведет за собой. Вот и сейчас… Где-то впереди машинист гонит свой паровоз, паровоз тащит вагоны. А в одном вагоне – я. И там, за плащ-палаткой, – мой друг Амед. А как было бы страшно остаться одной на той станции с путаными путями, с составами, которым конца-краю нет! Мне даже и сейчас стало страшновато. И я шепотом спросила:
– Амед… спишь?
За плащ-палаткой заворочался обрадованно Амед.
– Зачем спишь? Все думаю разное. Никак заснуть не могу, что такое!
– И ты думаешь?.. Ну давай тогда разговаривать.
– Давай разговаривать, – послышалось по ту сторону плащ-палатки.
– Ну, про что будем разговаривать?
(И мне тут же вспомнился Игорь: «Поговорим об серьезных вещах». Где он, мой мальчуган?)
– У-у, Сима, столько разговаривать надо! Одно спросить, другое…
– Ну, спрашивай, – сказала я шепотом.
Из моего уголка был виден то раздувающийся, то едва тлеющий, покачивающийся огонек. Это светилась цигарка дневального Табашникова, курившего в щель двери. Амед молчал. Мне показалось, что он заснул.
– Ты что там, спишь? – тихонько спросила я.
– Ну зачем спрашиваешь? – в голосе Амеда послышалась обида.
– А про что же ты хотел спросить меня? Помнишь, Амед, ты в письме писал, когда в Москву собирался, что хотел что-то спросить…
– Это будем в другой раз говорить, – сказал Амед, и я услышала, как он задвигался на своей наре. – Как войны уже не будет.
– А нехорошо, Амед, что я ребят бросила, а? Неладно это все… И попадет мне. Ты только не думай, пожалуйста, что я из-за тебя…
– Конечно. Кто думает! Я понимаю так: в Москву захотела. Отец там, мать там…
– Просто я считала, Амед, что все равно не могу без Москвы. А как ты думаешь, отобьют от Москвы? Не пустят?
– Ни за что, нет!.. Смотри, сколько народу – все за Москву.
– Я тоже почему-то уверена, что не пустят немцев в Москву. А все-таки страшно, Амед…
Некоторое время мы молчали, думая каждый о своем. Потом Амед спросил:
– А как мы с тобой звезду Марс смотрели, помнишь?
– Планету, Амед, планету! Я же тебе объясняла.
– Пускай планету. Пускай звезду. Пускай солнце. Все равно… Сима, знаешь, как в одной книге у нас написано: «Мне мало одного солнца на небе…»
После этого мы опять надолго замолчали оба.
– Скорей бы в Москву приехать! – сказала я потом. – Непременно где-нибудь Игоря разыщу. Ты знаешь, Амед, как меня Игорь беспокоит!
Опять было долгое молчание. Я слышала, как Амед привстал и, должно быть, сказал в самую завесу, потому что я услышала голос очень близко:
– Сима, а этот… твой знакомый… Игорь, он тебе большой друг?