Завидя еще издали флотских, Корней Павлович приосанился и прошелся пальцами по пуговицам своего драпового демисезона.
– А ну, заводские, затонские! – прикрикнул он. – А ну, волгари, ремесленнички! Подтянись. Кадровые, ходи поаккуратнее, чтоб перед моряками во всей форме пройти. Дульков! Тебя что, это не касается?
Юнги также заметили идущих с пустыря затонских ремесленников. Мичман Пашков строго оглядел ряды своего войска.
– Твердо ногу, держи равнение! Разговорчики кончай! Ать-два! Ать-два! Пускай видят мелководные, как балтийцы ходят.
Оба отряда прибавили ходу. Ремесленники не хотели пропустить юнгов к бане первыми. Но крупно шагающие морячки вскоре настигли затонских.
Когда колонны поравнялись одна с другой, юнги узнали во многих ремесленниках утренних обидчиков, которые дразнили их через ограду во время занятий по академической гребле.
– Ребята, – сообщил своим Виктор Сташук, – гляди, ручок какой в самом заднем ряду топает. Вот смех! Словно кадушка, честное слово… Эй, замыкающий, подбери корму, на мель сядешь!
И пошло, посыпалось:
– Ручок! Держись за шинель, а то выпадешь!
– Полы подбери, малый! Чего улицы метешь! В дворники записался, что ли? Шпиндель!..
А Сергей Палихин, запевала и озорник, громким своим голосом пропел:
И все юнги подхватили, рявкая «в ногу»:
Капка не стерпел.
– Молчи, закройсь! – огрызнулся он, не поворачивая головы. – Морями! Поперек борща на ложке плавали!
Ходуля, обозленный на всех моряков после коварства Римы, заметил, что у шагающих в последних рядах младших юнгов нет ленточек на бескозырках.
– Эй, стриженые моряки, тесемки-то еще не пришили?
– Что такое? – ответил за младших Сташук. – Я тебе вот сейчас пришью!
Мичман Пашков, который вначале ограничивался лишь замечаниями вроде: «Разговорчики, разговорчики слышу в строю, разговорчики», – окончательно рассердился:
– Это что за базар такой? Слушай мою команду! Рота, стой!
У бани пришлось стать и дожидаться, когда кончат мыться военные курсанты. Мичман скомандовал своим «вольно».
– Стой, ребята! Повернись! – скомандовал и своим мастер Корней Павлович.
Обойдя голову колонны, он приблизился к Пашкову.
– Доброго здоровья. В нашей местности, значит, обучаться приехали, заговорил он первым, как полагалось местному человеку при встрече с приезжим. – Очень приятно: Матунин, мастер.
Моряк козырнул:
– Пашков, мичман. Сверхсрочной службы. Будем знакомы. Нас сюда из-под Питера перевели. А вы, значит, на заводе тут, так получается?
– Именно. Молодые кадры готовлю. Помаленьку работают ребята. Дело свое делают. И довольно-таки неплохо, могу сказать. Так что я, извиняюсь, считаю, дразнить их неуместно со стороны флотских. Как по-вашему?
Мастер строгим взглядом окинул ряды юнгов.
– Точно! – сказал мичман. – Недопустимый факт. Форменная ерунда. Не сознают положение. Какие тут могут быть дразнилки? Что вы, что мы – в одну точку долбим.
– Вы разрешите, я им по-своему два слова скажу?
– Очень хорошо будет, – согласился мичман. – В самый раз уместно. Рота, смирно, слушай!
Мастер подошел к морякам.
– Вот вы, ребята, как истинные доподлинные сыны коренных моряков нашего Балтийского флота, должны сами понять, какое есть у нас теперь общее положение. Не в том суть, кто на воде, кто на тверди земной, а в том суть, что немца надо побить, шут его дери, паразита, совсем! И тут уж, конечно, никаких таких дразнилок у нас с вами допустить невозможно. Вот ребятки затонские, заводские наши, они есть, так сказать, поколение нового кадрового рабочего класса и приставлены к делу, каковое я вместе с их батьками достигал тут же, на Судоремонтном. Понятно? Понятно, В девятнадцатом году тут с Красной Армией Царицын отстаивать ходили со всей, конечно, нашей затонской рабочей гвардией. Понятно? Понятно. А вы нынче моих же, выходит, воспитомцев в смехотворный оборот ставите. Это никак не возможно. Вот вам и ваш командир то же самое скажет.
Мичман Пашков поправил фуражку, одернул рукава с нашивками и шевронами, откашлялся и начал, обращаясь, впрочем, скорее к ремесленникам, чем к юнгам:
– Правильно говорит вам товарищ руководитель. Но хочу коснуться, по ходу действия, одного вопроса. Чтобы вышла полная ясность. Кто в исторический момент, в октябре семнадцатого года, своим выстрелом дело решил? На это ответ имеется: крейсер «Аврора». На весь мир известный. И кто был на том славном крейсере «Аврора» в этот исторический момент? Кондуктор Пашков был тогда на крейсере «Аврора» и не забудет вовек этой ночи и до деревянного бушлата, до гроба своего, будет гордиться ею. Выходит, мы с вашим товарищем руководителем с двух сторон на одну дорогу вместе пришли, одним курсом идем, и всякие, конечно, эти дразнения давно кончать надо.